Святослав Логинов - Колодезь

Две недели Семён пролежал пластом. Пленный немецкий лекарь вырезал пулю, потом успокоил, сказав, что лёгкое не задето, а сломанное ребро срастётся. Пулю Семён оставил на память, уложив в ладанку рядом с нательным крестом. Странная была пуля — серебряный талер, смятый ударом молотка. Говорили, что у купцов не осталось свинца, и они отстреливались серебряными монетами.

О многом думалось, покуда скорбел кровавой раной. Пропали злоба и обида. Господь судья ворюге Кутумову, господь судья и неверной Анюте. Не хотелось искать правды, хотелось уйти в скиты, а ещё лучше — на заимку к деду Богдану. Вспоминался предсмертный Игнашкин шёпот о колодезе с певучим чигирём. Добраться бы в Вологду, поселиться при деде, ни о чём не думая, вращать ворот, а полученные монетки тратить на добрые дела, замаливая былые прегрешения. Вот только встать от болезни и уковылять на север. А война, и справедливость, и казацкая правда — гори они ярким пламенем!

Не обошлось.

Недаром говорится — благими намерениями вымощена дорога в ад. Семён ещё от раны не вполне оправился, как прибежал посыльный от атамана и велел явиться в архиепископские палаты. Разин, разодетый в пух и прах, восседал в трапезной, выслушивая доклады и отдавая приказания. Фёдор Шелудяк и Василий Ус, недавно назначенный городовым начальником, расположились чуть позади. Увидав Семёна, Разин бодро вскочил, размашисто хлопнул гостя по плечу, отчего больно отдалось в незажившей ране, спросил о здоровье. — Ничего здоровье, — отвечал Семён. — Господь покуда грехам терпит.

— Вот и славно! — пророкотал атаман, усаживаясь. — Я ведь тебя зачем позвал… Приглянулся ты мне. И как воевал — помню, и как торговал. Что пуля тебя достала — не горюй, среди вас один я от пули заговорённый. Над пушкарями тебя поставить — цены бы не было. И в рукопашной тебе равных не много найдётся. А всего ценней, что языки ты знаешь и всякому бусурманскому вежеству обучен. Вот и решил я тебя послать с прелестными грамотами к башкирским нойонам. Что между нами прежде было, то быльём поросло, а теперь я хочу с башкирами замириться да поднять их на бояр. Пусть бы дорогу с Казани и Саратова перекрыли и Уральскую украину от России отрезали. Для такого дела лучше тебя, Семён, никого не сыскать.

Вот и ушёл в скиты, вот и покаялся!

— Не поеду, — упрямо сказал Семён.

— Чего так? — наливаясь гневом, спросил атаман.

— Мне и ехать не на чем, покуда на море с тобой плавал, у меня лошадь свели. Купцу Кутумову оставил Воронка на сохранение, а теперь купец не признаётся, говорит, не было того, у него, мол, и вовсе табунов не бывало. А сам просто отогнал коней в степь — ищи их там. Я сарынь расспрашивал, говорят — куда-то на монастырские угодья кони отогнаны, на острова, где илым.

— Кутумов, значит?… Вот он как за мою ласку платит, сучий потрох!… — бешеным шёпотом прошипел атаман. — Добро ему… Ну-ка, Василий Родионыч, — повернулся он к Усу, — покажи нам, каков из тебя градской голова. Лёвку Кутумова к ответу представь, а первей всего о лошадках позаботься. И чтоб вот ему — коня в целости вернули.

Ус согласно кивнул головой и, не сказав ни единого слова, вышел из архиепископских палат.

— Теперь поедешь?

— Воронка найдут — поеду, — произнёс Семён нехотя.

— Людей тебе сколько с собой дать? — спросил Разин.

— А нисколько. Один справлюсь. Вспомни, Степан Тимофеевич, как позатем летом твои люди башкир побивали, небось и башкиры того не запамятовали. Туда сейчас казакам ехать — только смерти искать. Порежут их там.

— А одного тебя, значит, не порежут?

— Одного не тронут, — Семён усмехнулся мрачновато, — у меня к ним ключик есть. А, впрочем, и сам завтра увидишь.

— Ну давай, — согласился атаман. — Как раз к завтрему новый городничий тебе твоего вороного представить должен. Вот тогда и поговорим.

Наутро, выйдя из монастырской гостевой кельи, куда он самовольно определился на постой, Семён увидал оборванного татарчонка, держащего в поводу Воронка. Обмануться было невозможно, да и сам конь признал хозяина, заржал радостно, потянулся к ладони губами, выпрашивая хлеба. Семён потрепал коня по гриве.

— Ну что, баловник, не давши слова — крепись… Значит, едем к башкирам?

Семён споро переоделся, собрал немудрящие пожитки и направился к митрополичьим палатам, где основался батька. Разин как раз готовился к ежедневному выходу в город. Увидав подскакавшего Семёна, он изумлённо присвистнул. На Семёне красовался тёплый киндячный халат, юфтяные сапоги с порыжелыми от конских боков голенищами, и лишь на макушке хитро наверчена дорогая чалма зелёного шёлка, сорванная некогда с головы дворцового муллы под городом Ряшем. Прочий цветной наряд знатного паломника был уложен в тороки, привязанные к седлу. Драгоценная сабля скрывала своё достоинство под потёртыми дешёвенькими ножнами, однако выглядела достаточно внушительно, чтобы отпугнуть проезжего любителя чужих пожитков.