Вера Камша - Белая ель

— Калман, отвези малышку в село. Остальные — на мельницу!

Барболку взял в седло Янчи, и Миклош стерпел — негоже сыну господаря при всех хватать чужую жену, да и не до любви сейчас. Если мармалюка вырвется, тем, кто ее загонял, беды не миновать. Миклош поравнялся с Янчи, заставив вороного идти голова в голову с соловым.

— Гица, скольких гостья прибрала?

Женщина задумалась, сведя темные брови, рассветные лучи скрывали бледность, вызывая в памяти крылатые сны

— Первой Пирошку кузнецову утащила, потом сестричку ее, Ильку. Марица третьей была.

Значит, четверых под рукой у ведьмы нет. И на том спасибо.

— А на мельнице кто живет?

— Сам мельник, — не хочет Барболка о ведьмином гнезде говорить, а он слушать, да куда денешься, тут восемь раз отмерить нужно и все одно в омут головой, — Магна, про нее давно говорят, что с дурным знается. Дочки две у них на выданье, да сын мельничихин с женой и младенчиком. Раньше еще один сын был… Пропал по весне. И отец мой тогда пропал, уж не знаю, кто из них кого убил, но по злобе это вышло.

Вот оно! Убитый, убийца и дурная смерть. Первый вяжет второго мертвой кровью, второй сам себя ложью да злобой, а дальше по-разному бывает. Кто, пока тела не найдут, своих мытарит, кто — чужих, но хуже всего, если родичи на ущербной луне вниз лицом в могилу кинут да собачьей кровью польют. Сам Миклош такого не видел, но слыхал… Мерзкое дело было!

— Вот она, мельница, — тихо сказала Барболка, — тут и Пирошка, и Илька и… и другие.

Сын господаря кивнул и огляделся. Мельница как мельница — плотина, омут, ракиты, колесо по воде шлепает, чуть повыше — дом. Большой, крепкий, век бы простоял, да придется ему черным дымом к солнышку лететь. Миклош неторопливо поправил шапку и послал коня к запертым воротам. Береглись бы нечисти, не затворяли б.

Стучать пришлось долго, хозяева то ли спали, то ли прятали чего. Наконец, раздалось хриплое «кто такие»?

— Миклош, сын господаря Матяша, — рявкнул Янчи, — да господарка Сакацкая. Отворяйте, а то сами войдем.

Один за другим лязгнуло два засова, звякнула цепь. Угрюмые створки заскрипели и раздались, показался двор — мешки под навесом, дрова, куча песка. Ни собаки, ни курицы, ни кошки.

— Стерегутся, а пса не держат, — шепнул Янчи, — на помощничков, видать, надеются.

Мельничиха, еще не старая, когда-то красоткой была, выплыла на крыльцо, обтерла руки о расшитый фартук. Лицо сладкое, как мед, на шее — святая эспера, на руке — золотой браслет. Рядом — мельник, здоровенный, румяный, морда, как пятка. Миклош спрыгнул с коня, зацепил поводья за луку седла.

— Богатый у вас дом.

— Не жалуемся.

— Сколько работников держите?

— Зачем нам работники, — наморщил лоб хозяин, — сами управляемся.

— Ой, сами ли?

— А что, хозяин, кошачья роза у тебя не растет? — вмешался Янчи, — да и рябины не видать

— А с чего ей расти, — влезла баба, — сыро здесь, да и на кой ляд нам колючки да кислятина?!

— Чтоб гости незваные не захаживали, — улыбнулся Миклош, — а то крапивы у тебя и той нет.

— Да что ж вы, гости золотые, с бурьяна начали, — расплылась в улыбке тетка, — а в дом зайти? Вино у нас хорошее, хоть кого спросите, тюрегвизе с медом, хлеб горячий, мясо свежее…

— Не ем я человечины, тетка, — отрезал Миклош, — так что не обессудь. Говори, лучше, где работнички ночные лежат?

Мельник судорожно вздохнул и уставился на жену. Мельничиха сложила руки на высокой груди и зачастила.

— Ой, да что это господарь говорит?! Да за что ж нам такое? Живем смирно, никого не трогаем, бедным подаем, десятину платим, в церковь ходим. Да провалиться мне на этом месте, если нечисто у нас! Да покажите мне того, кто про нас плохо скажет, я ему в глаза его подлые плюну.

— Я скажу, — Барболка вышла вперед и стала, глядя мельничихе в глаза, — кто Ильке куклу в синей юбке подбросил? Не ты, скажешь?

— А хоть бы и я? — вскинулась мельничиха, — чего б дитенка и не порадовать? Живем богато, хоть и не тебе, господарка ты наша, чета, вот и делимся.

— Не к добру ты, тетка Магна, щедрой стала, — тряхнула волосами Барболка, — раньше у тебя палого листа по осени не допроситься было. Ну да гостью твою я своими глазами видела. И чем прикормила ты ее, знаю.

— Ух, много ты знаешь! — глаза мельничихи большие, зеленые в золотую крапинку плеснули злостью, смыв с лица и мед, и сахар, — только и я про тебя знаю. Как была сучка течная, так и осталась. Ферек из родного дома по твоей милости ушел, опозорила парня, и все мало тебе?!