Максим Далин: Лестница из терновника-3. Прогрессоры

Победить — стать Воином. Получить вымечтанный стальной клинок, сияющий на солнце, как солнце. Свобода, охота, дальние странствия… прислушивающиеся Старейшины… Подруга, любовь… может быть — великие битвы, и уж точно — песни и страшные истории у костра в ночном вельде. Благодать лучезарная.

Проиграть… сказать по совести — тоже не так плохо. Стать Матерью. Украшать себя, чем захочется, принимать подарки, возиться с маленькими детьми — дети такие милые… Воины будут уступать дорогу, когда несёшь корзину, будут уступать возможность первой напиться, когда после долгого пути встретился колодец…

Главное — в любом случае до тебя будет дотрагиваться та… или пусть даже тот, кого ты полюбишь. Прикасаться, обнимать, заплетать твои косы, гладить руки, лизать уголки губ… Прикосновений иногда хотелось до ощущения голода или удушья, затрещины и пинки, полученные в драке, казались нежными, а за ласку матери Кирри отдал бы несколько дней жизни. Безнадёжно. Никто не прикасается к подростку вообще, а уж нежности с подростком во Времени — и вовсе полугласное табу. До поединка живёшь, как изгой… Эх!

Скорей бы уж. Кирри вздохнул. Большая неудача — уже чувствовать себя взрослым, когда до праздника Великого Выбора в Доброй Тени ещё две луны… И эти две луны — ты как маленький. Едва выкраиваешь время на торопливые спарринги с братьями — и кормишь козлят, чистишь хлев, драишь котлы, замешиваешь тесто для хлеба, таскаешь воду, лепишь и сушишь кизячные лепёшки на растопку, таскаешь воду, собираешь семена травы-хибиб, лущишь и растираешь их в муку, таскаешь воду, таскаешь воду — пока не ошалеешь от всего этого. Блажен день, когда работы сравнительно немного и можно удрать ловить сусликов и играть в вельде! Чаще у тебя к вечеру нет сил ни на что — добраться бы до постели, которая — вытертая подстилка из двух сшитых вместе козьих шкур.

А клан обосновался у реки Хинорби, козы пасутся по ранней траве, подростки режут и сушат эту траву впрок, для времени, когда беспощадное солнце сожжёт всё живое до корней — а взрослые судачат о чём-то, недоступном разумению Кирри. И остаётся только жалеть о прежней стоянке клана, около рощи инжирных деревьев — потому что больше всего на свете Кирри любит мёд и инжир, но это невероятно редкая радость…

Размышления Кирри прервала суматоха в посёлке. Верблюды шли — колокольцы звенели серебряной россыпью, обещая что-то прекрасное; приехал купец из дальних мест.

Мука мученическая была — докормить ещё двоих блеющих оглоедов. Сосали бы быстрее — весь посёлок наверняка уже собрался на площади у Отца-Матери, глазеет на товары, на диковинную невидаль из дальних краёв, слушает рассказы… И когда последний козлёнок, наконец, задремал, выпустив изо рта сосок козы, Кирри торопливо сунул его под брюхо матери, а сам сорвался, как ветер.

Бежать — стоило.

Купец приехал из Лянчина. Из страны за полосой Песков. Из самого Чанграна — великого города, который всегда стоит на месте. Это сказка — там каменные дома, громадные, как горы, до самого неба, изукрашенные стеклянными и железными цветами, там у каждого подростка — стальной меч, башмаки, рубаха из невозможной ткани, солнечной насквозь, в сияющих узорах, ожерелья из самоцветов… Там — возможно всё, ну — всё! Любые чудеса. Это все знают, хоть никто там не бывал — от купцов и разного бродячего люда.

Сам купец — так себе человек. Был бы свой, Кирри сказал бы — никто. Ни мужчина, ни женщина, хотя уже взрослый — это неприятно, даже противно. Как-то не очень понятно, как это может случиться — будто человек отроду болен или так и не повзрослел и не определился. Но купец — лянчинец, мало ли, как у них, лянчинцев, бывает, может, даже такому Отцом-Матерью забытому бедолаге в сказочной стране тоже можно всё, что захочется. Вот такой уж он был мудрёный — лицо стёртое, то ли детское, то ли старческое, зато одежда сплошь в узоре из золотых сияющих полос и зелёных, золотом же отороченных листьев, и пояс чеканный, в самоцветах, и кривой меч на поясе — стальной, а на голове золотом шитый платок под чеканным обручем. Так себе человек — а одет красавцем. И всё улыбался и улыбался — видно, ему было вовсе не плохо от того, что он — никто.

Но его свита — воины, все в горящем под солнцем железе: на куртках — стальные плашки, на штанах, закрывая естество — кованные собачьи морды, а на поясах — мечи и кинжалы, а за спинами — ружья. И его воины считали своего купца важной птицей, воины его слушались беспрекословно. Снимали по его жесту с верблюжьих шкур седельные сумки, а из сумок вынимали сокровища: железные мечи, ножи, стилеты, упряжь в медных бляшках, стальные иглы, тонкие, как шипы на разрыв-траве, и гранёные, потолще, в разукрашенных коробках, а главное: порох, пули, дробь, ружья и пистолеты…