Гильберт Бриссен - Книга Лазури

— И все же, быть может, поделишься своими планами?

— Деньги могут заплатить за помощь люди, попавшие в беду, — Соу пошла по кругу, уменьшая дистанцию.

— Чем мы можем кому-то помочь? Особенно не привлекая внимания?

— Пока ты набирался сил, я тоже не теряла времени понапрасну, — она сделала ложный выпад, но я уже знал о нем и не пытался блокировать.

— И что ты предлагаешь дать людям за немалые деньги? — спросил я, уходя в сторону от атаки.

— Я путешествовала по Древу вашего мира и нашла ветвь нужной нам страны. Там есть несколько особых снов, — Соу снова попыталась достать меня.

— В чем их особенность и как мне добраться до них? — последние звуки заглушил звон высекавших из камня колонны искры клинков.

— Это сны тех, кто спит, не желая проснуться. Ты знаешь, я имела дело с одним из таких, — лезвие ускользнуло из крюка и царапнуло мне руку.

— Старушка — жена часовщика, которая жила во сне с сыном? — мне удалось разорвать дистанцию, сделав необычный выпад.

— Именно. Если мы найдем родственников спящего и во сне убедим их, что можем помочь, они нас вознаградят, — Соу вдруг метнула в меня один из клинков, от которого мне едва удалось закрыться щитом.

— А мы сумеем разбудить коматозника? В тот раз у вас вышло почти случайно, — рука заныла от града ударов.

— Сумеем, если узнаем, почему он не хочет проснуться. Попробовать стоит. Я присмотрела пару снов — как только найду родственников, можем начинать.

Соусейсеки обрушилась на меня градом ударов, и я понял, что шестопер совсем не то, что нужно. Дальнейшее вышло неожиданно просто — я бросил в нее ставшее слишком тяжелым оружие, а пучками серебряных нитей подтянул к себе какие-то кинжалы. Не слишком удачно, но все же прогресс. Мне удалось даже поставить блок, после которого руки онемели окончательно, а затем Соу пнула меня в прыжке, опрокидывая на спину и приставила клинок к горлу. Обычно бой этим и оканчивался, но мой последний пучок нитей, собранный из всех остальных, метнулся сбоку и раскрошил металл на осколки.

— Ты становишься интересным противником, мастер, — заметила Соу, убирая от шеи рукоять с острыми зубьями сломанного меча.

Плясали огоньки свечей, тянулись кровавые нити из пальцев, в такт ударам сердца поднимался и падал тяжелый пестик, дробя багряные кристаллы в тонкий, остро пахнущий порошок. Готовилась краска второго узора — густая, липкая, то рубиново — сумрачная, то оранжево — мягкая, эссенция огня и крови, родная сестра готовящему ее, так как основой становился он сам.

Мы выбрали его не случайно — Либер Кламорис называл его «вторым сердцем пламени, корой внутреннего дерева, знаменем ярости и дымным плащом верных». Насколько я понимал собственный текст, красный слой знаков позволял эффективно управлять ресурсами тела, направляя их в нужное русло независимо от состояния духа. Быть может, когда-то это станет бесполезным, но сейчас это казалось предметом первой необходимости. Соу тоже казалось, что лишние шансы выжить никогда не помешает иметь при себе.

На этот раз действовать следовало быстрее — рисунок должен был быть нанесен под лучами заката, а зимой они пропадали довольно быстро. Впрочем, он был не слишком сложен — основная масса знаков приходилась на область сердца, от середины груди до середины спины. На диаграммах в книге это выглядело довольно похоже на лоскут причудливо снятой кожи, что само по себе было несколько неприятно. Полоска знаков также проходила вдоль позвоночника, и немного деталей чертежа расположились в районе печени, смешиваясь с большим серебряным кругом.

Новокаин на этот раз подействовал даже немного быстрее, и Соусейсеки принялась быстро рисовать общие детали узора, стараясь не заслонять их от света из окна. Несмотря на онемение, мне показалось, что линии холодны, словно снег. С каждым новым знаком это ощущение росло — по коже пошли мурашки, кончики пальцев заледенели. Но почему? Ведь Либер Кламорис говорил о пламени?

— Мастер, все в порядке? Ты сильно побледнел.

— Д… да, продолжай. Надо законч-чить д-до ночи.

— Тебе холодно?

— Оз-зноб-б…

Соу закончила рисунок на сердце и мне показалось, что я пропал. Пульс становился все реже, в глазах темнело. Я чувствовал прикосновения льда у позвоночника, а когда линии перешли на живот, я стал прощаться с жизнью — в мыслях, конечно, потому что стук зубов не дал бы мне произнести ни слова.

— Мастер, очнись, МАСТЕР! — крик доносился издалека, а вокруг бушевала пурга. Ледяной ветер проникал повсюду, снежное крошево секло кожу, а под ритм стучащих челюстей можно было отплясывать чечетку.