Гайдн Миддлтон - Последняя сказка братьев Гримм

Дойдя до длинной галереи на верхней площадке лестницы, он оперся на искусно вырезанные ясеневые перила.

— Сюда, — позвала она из глубины комнаты за галереей. Он вошел и оказался в гардеробной. Вдоль передней стены висел впечатляющий ряд трубчатых, гофрированных, украшенных драгоценностями камзолов — до пояса, до колен, до икр — всех оттенков голубого, зеленого, шафранного и красного цветов. Под ними на деревянных вешалках висело много штанов — из атласа, кожи, бархата — а еще ниже, как в обувном магазине, стояли башмаки — с пряжками, шнурками, пуговицами, кожаные и деревянные. В комнате было темно. Девушка в зеленом муслине зажгла свечную лампу. Ему хотелось, чтобы она опустила лампу, но она держала ее перед собой, как щит.

— Все эти вещи когда-то принадлежали принцам, — сказала она.

— И где эти принцы сейчас? — Он сделал вид, будто смотрит по углам. — Что вы с ними сделали?

— Мы? Ничего. Одежда перешла к нам, когда стала им не нужна.

Он пожал плечами и добродушно покачал головой. За девушкой на стене висело изображение молодого человека в лунном свете. Это мог быть он, когда ходил по лесу. В самом деле похоже: человек на портрете был одет в его прежнюю одежду. Он протянул руку и потрогал красный бархатный воротник синего камзола, висевшего перед ним. Ниже висели кожаные штаны и стояли ботинки с серебряными шпорами. К петле был прикреплен парик, свеженапудренный, пахнувший табаком. Он заметил, что несколько разрезов в ткани камзола аккуратно зашиты. Ботинки тоже выглядели поцарапанными и поношенными, несмотря на лоск недавней чистки.

— Ты хотел бы надеть эту одежду? — спросила она из-за лампы. — Примерь ее.

— А потом? — спросил он, ожидавший чего-то другого.

— Потом ты, прилично одетый, продолжишь путешествие во дворец Розового Короля.

— Откуда ты знаешь, что я туда иду?

Она указала на комнату, полную одежды.

— Они все туда шли. — И предвосхищая его вопрос, продолжила: — Доходили до определенного места, а дальше пройти не могли. Пожалуйста, одевайся! Она говорила так, словно его нагота теперь ее раздражала, хотя до этого он чувствовал ее восхищение и интерес. — А прежде чем пойдешь, можешь поесть с нами.

Она поставила лампу на сундук и вышла из комнаты. И снова, еще отчетливее, он почему-то вспомнил противное пощелкивание веретена в комнате матери.

Прошло много времени, прежде чем он остался доволен своей внешностью. Правда, парик сидел неуклюже. Прежде чем взять лампу и спуститься по ступенькам, он бросил последний взгляд в овальное зеркало до пола. Одежда, бесспорно, придавала ему солидности, и даже выражение лица казалось не таким мальчишеским. Чего-то еще не хватало, но он не смог решить, чего именно.

Три прядильщицы приготовили ему место за уличным столом, на козлах. Когда он сел, никто из них не сделал замечаний по поводу его внешности, и никто ничего не сказал, пока они хлебали бобовый суп и ели хлеб и фрукты. Девушки уселись так, что их физические недостатки не были видны, и он нашел их всех столь красивыми, что с трудом проглатывал пищу и яблочное вино.

— Я вам очень благодарен, — сказал он, когда спустилась ночь, а они все еще сидели за столом.

— Не за что, — улыбнулась девушка с опухшей губой, ставя посуду к горячим углям, чтобы помыть. — Если бы могли, мы помогли бы тебе больше. Но нам неизвестно, что происходит во дворце. До него нелегко добраться, это мы знаем.

Он кивнул, не желая знать, что сталось с теми принцами, одежда которых висела наверху. Она должна быть уже готова, вспомнил он слова матери. Для того, кто придет, когда настанет время.

— Возможно, мне стоит вооружиться? — спросил он, и едва это произнес, сразу понял, что именно меча ему не хватало, когда он смотрелся в зеркало.

— Да, мы можем дать тебе оружие, — ответили все трое, — если ты этого хочешь.

Девушка с уродливой ногой прохромала обратно в дом и быстро вернулась с мечом в ножнах на простой кожаной перевязи. Она вытащила его, чтобы принц мог проверить лезвие, и меч со свистом рассек воздух. Девушка застегнула пряжку на перевязи, легонько провела рукой по его штанам, и он почувствовал желание. Но тут все три девушки отступили к домику.

— Ты не боишься, правда? — спросила та, что привела его сюда.

— Чего я должен бояться?

— Это вопрос времени или того, право ли время. Для тебя, для любого другого.

Он улыбнулся. Но когда повернулся, чтобы уйти, воспоминания о пощелкивании в комнате матери так громко отозвались в его голове, что он был рад, когда печальная песня голубей на ветках бука их заглушила.