Николай Бородин - Хозяин Пророчества

И сущность эта по источаемой ею Силе была более всего похожа на зверя. Харад-аль немедленно узнал в твари громадного пустынного снорта — орки любили этих животных за их мирный нрав, силу и выносливость. Правда, в глазах этого «снорта» светилась чистая, незамутненная, снимающая все барьеры и целиком отбирающая разум ярость. То, что зверь безумен, было ясно с первого взгляда.

Сам же Наран-зун, лишь только цепи выбили зверя из его тела, обмяк и осел на камень, закатив глаза до тонких белых полосок между веками. Впрочем, он был жив, и, хотя его тело и душу все еще терзал шок от полученного магического удара, ему очень повезло.

Потому что два других охотника и не думали бросаться на помощь Хешелю и гномьему Королю, так что на их примере союзники смогли увидеть воплощение изначального замысла эльфа.

Удар черными цепями обратил обоих в свистящие вихри черного пепла, мгновенно развоплотив тело и разорвав на части душу, чтобы выпустить на волю еще двоих зверей. На месте первосвященника, сухо лязгая зазубренными костяными лезвиями, в полный рост встала уродливая тварь, больше всего похожая на кузнечика, зверски переломленного в районе пояса, — что, впрочем, не мешало бестии отлично себя чувствовать. В первые мгновения своего появления зверь склонил голову, подняв к ней передние лапы, и стал уродливой пародией на молитвенно склонившегося человека.

Там же, где стоял Король Армон-Дарона, теперь упирался в землю матерый косматый баран с глубоко посаженными глазами, в которых застыло дикое звериное упрямство. Он почти сразу же уперся взглядом в Кьяра и наклонил голову, словно собираясь врезаться в наугера с разбега, — видимо, злопамятность Короля передалась и таившемуся в его душе зверю.

Шесть зверей предстали союзникам, сражавшимся ради того, чтобы эта мощь никогда не явилась под небесами их мира. Даже охотники отступили, словно в нерешительности, вдвое уступая врагу в численности. Но прежде чем кто-либо успел подумать, что же делать теперь, или просто осознать весь ужас своего нынешнего положения, эльф наконец-то спустил свое заклинание с поводка.

Магические щупальца рванулись к каждому зверю, не обвиваясь вокруг и не стремясь ухватить свои цели. Они впивались прямо в туши бестий и словно прирастали, становясь с ними единым целым. Радимир, который, несмотря на боль от сковывающего заклинания, сумел приподнять голову и вглядеться, был, безусловно, впечатлен мастерством эльфа, сотворившего совершенно уникальное заклятие. Пусть он был врагом, но умение чародея соседствовало в нем с любопытством и смелостью экспериментатора, что и давало на выходе превосходного мага.

Невесть откуда он узнал, что ему придется удерживать шестерых зверей, однако уровень их силы абсолютно точно оставался для него тайной. И несмотря на это, исходя лишь из таких скудных условий, остроухий чародей смог создать заклинание, которое работало — и как работало!

Пожалуй, еще одну вещь эльф или знал, или предполагал: сила столь разных зверей, захороненных так далеко друг от друга, вряд ли была совершенно одинакова. Именно на этом он и построил свое заклинание. Магические щупальца оказались мощными каналами, по которым сила зверя уходила в сердце плетения, там перемешивалась с мощью других его собратьев, а потом этот дикий коктейль возвращался к своему хозяину. Отдельного упоминания заслуживала поразительная крепость самого заклинания, способного вместить и переработать такое чудовищное количество энергии. Впрочем, эльфийская магия всегда была особой, и никому из древних магов не удалось овладеть ею не то что во всей полноте, но даже в сколько-нибудь значительной части.

В результате звери, стремясь вырваться и наказать наглого чародея, получали в свое распоряжение массу энергии, но уже самого разного рода, что не могло не сказаться на их способностях, да и на самочувствии тоже. А поскольку каждая тварь вознамерилась расправиться с эльфом как можно быстрее, то свою мощь они попытались использовать сразу же, не глядя на ее суть.

А остроухий успел перемешать ее раньше и теперь сдержанно, но радостно улыбался, наблюдая за тем, как шестерых могучих бестий корчит от ужасной боли. Все маги, хоть раз в жизни да сталкивавшиеся с подобным, не могли не ощутить к зверям немного сочувствия — использовать чужую магию без вреда для своих способностей еще никому не удавалось.

Разумеется, подобный фокус не мог бы удержать зверей слишком долго, рано или поздно они бы разобрались с собственной силой, и тогда эльфу никто бы не позавидовал, но сам остроухий был прекрасно об этом осведомлен. Не теряя ни секунды драгоценного времени, он принялся сооружать вокруг тварей барьер сродни тому, что сотни лет удерживал их в гробницах.