Елизавета Дворецкая - Перст судьбы

— Не грусти, брат Доброня! — Вольга хлопнул его по плечу. — Я все-таки буду твоим свояком! И свадьба моя будет такая, что все боги на нее соберутся: Сварог-Отец нам в дар поднесет высь небесную, Ярила — травы плетучие, Велес — воды текучие, Дажьбог — жары летние, Перун — стрелы громовые.

— Вольга, опомнись!

— Да я только теперь и опомнился. Пойдемте, други, а то ведь солнце ждать не будет.

И первым пошел по росистой траве к опушке, напевая на ходу:

И даже по походке его было видно, что наконец-то ему стало легко, и лучи рассвета ласково касались его лица, будто поцелуи далекой Огнедевы.

Прошло месяца полтора, и на некоторых скороспелых делянках уже мелькали спины жниц, убирающих рожь, когда к изборским кручам подъехала внушительная дружина. Ладожский воевода Домагость явился разбираться, что же все-таки произошло. Несмотря на все уговоры Доброни, Вольга отказался вернуть невесту и настаивал на передаче ее своему новому воеводе, особенно упирая на то, что их уже соединила богиня Лада по самым древним и уважаемым обычаям. Доброня вернулся домой с поразительными новостями, и вот теперь Домагость ехал сам, чтобы понять, с кем же он теперь в родстве, и спросить ответа. Как ни мало ему хотелось оставлять Ладогу, но судьба младшей дочери волновала его не меньше, чем безопасность родного гнезда. С собой он вел целую сотню людей: половину тех варягов, которых нанял на Готланде Хрёрек.

Поначалу он побывал в Плескове, но Вольги не застал: тот давно ушел сперва на Ильмерь, а оттуда на Ловать и далее на юг. В городе, отныне объединявшем под своей властью все племя западных кривичей, сидел воевода Ждислав, а бывшей княжьей невесты тут не оказалось. По словам воеводы, она жила теперь в Изборске, и Домагость ехал, не зная, где и как застанет свое дитя.

Подъезжающую дружину заранее заметили со стены и успели приготовиться к встрече. Когда Домагость приблизился к распахнутым воротам, позади них, на краю внутреннего двора, его уже встречали: Стеня, Вестмаров сестрич, все тот же и в той же вязаной шапочке, разве что обросший маленькой золотистой бородкой, и — Велемила! А вот она сильно изменилась. Толстая темно-русая коса исчезла под нарядным убором молодухи, стройный стан был прикрыт завеской, и от всего этого она стала казаться гораздо старше — и не поймешь так сразу, что ей всего шестнадцать лет. Но вид у нее, по крайней мере, был румяный, здоровый и довольный, и у Домагостя несколько отлегло от сердца. Она держала на вышитом рушнике каравай и низко поклонилась сошедшему с коня отцу.

— Где нам хлеб, там и тебе хлеб, батюшка родной! — сказала она, подавая каравай. — Милости просим!

— Сама пекла? — Домагость отломил корку, помял, пожевал. Видно было, что рожь с примесью болотной белокрылки, — плохо у изборского воеводы с житом, едва дотянул до новой жатвы. — Вроде ничего… А городишка у вас маловат! — Он снисходительно огляделся. — И развернуться-то негде!

— Маленький, зато свой! — почтительно оправдался Стейн. — Здравствуй… батюшка!

— Здравствуй… сынок!

Домагость наконец не выдержал и обнял сначала Велемилу, потом Стейна. Уже было видно, что в войске нет надобности — то ли беглая, то ли похищенная дочь была жива и в чести, и на ее бойком лице отражался лишь некоторый стыд и смущение перед отцом, но отнюдь не недовольство своей нынешней долей.

Пошли в избу, которую раньше занимал князь Дедобор и в убранстве которой Домагость узнал многие вещи из приданого Велемилы: лари, посуду, рушники. На самом видном месте стоял на узорной подставке тот ларь, украшенный пластинами резной кости с изображением оленей, который сестре в подарок Велем привез из Корсуня. Вот где ей довелось свить в конце концов свое гнездо — кто бы подумал! Челядинки тут же забегали, подавая на стол, проворно и с толком, явно уважая молодую хозяйку.

— Благослови, батюшка! — Велемила подала жареную курицу на блюде, чтобы отец благословил ее замужество, хоть поздно, но все лучше, чем никогда.

Домагость взял блюдо, приподнял и вдруг хмыкнул:

— Что курица-то — ворованная?

Стейн первым сообразил и ухмыльнулся, потому что лучше помнил, как все это начиналось. Велемила сначала не поняла, но потом тоже прыснула от смеха, испортив торжественность этого мгновения. Но не очень огорчилась, видя, что Домагость тоже смеется. Ей даже было приятно, что и отец, похоже, помнит.