Андрей Посняков - Тевтонский Лев

— Пожалуй, так.

— Зачем же их убивать, они нам еще послужат. Я, любезнейший Камунориг, хочу, чтобы мы с тобой стали друзьями, ибо здесь мне больше не на кого опереться. Только на тебя, ведь ты теперь знаешь обо мне так много!

— И еще будет знать вождь.

На этой торжественной ноте официальная часть беседы подошла к концу. Двое дюжих воинов подхватили ящик с гранатометом и зарядами, и вся честная компания отправилась в просыпающийся лагерь. Уже слышны были веселые крики и чей-то громкий смех. Утренний туман рассеивался на глазах, в пронзительно-синем небе вставало яркое желтое солнце.

Город-крепость Алезия располагался на высоком холме между двумя реками. К западу от главных ворот простиралась изрезанная ручьями равнина, с трех других сторон крепость окружали горы.

Едва успело галльское войско укрыться за мощными стенами, равнину заняли римские легионы. Насколько помнил Виталий, у Цезаря на тот момент имелось около семидесяти тысяч человек, у Верцингеторикса — примерно столько же или чуть больше; к тому же он попросил помощи у своего двоюродного брата Веркассивелауна.

Тот помочь не отказался, но Цезарь узнал об этом, а может, догадался. Так или иначе, но уже в самом начале осады римляне построили вокруг осажденного города две стены. Внутренняя, длиной около шестнадцати километров, окружала собственно крепость, а внешняя, километров двадцать, была сооружена на случай нападения извне.

Стены строили легионеры, работая качественно и быстро: четырехметровый частокол и широкий ров были закончены дней за сорок. Рейды галльской конницы, увы, помешать работам не смогли, и Виталий, он же могущественный друид Дарт Вейдер, поддержки тоже не оказал: заряды «посоха Луга» приходилось беречь для главного прорыва, мысль о котором Беторикс исподволь, через Камунорига, закладывал в голову Верцингеторикса. Впрочем, молодой вождь и сам прекрасно знал, что делать, лишь не все всегда получалось. Римская армия превосходила галлов опытом регулярных боевых действий, прекрасно взаимодействовала с тыловой службой, в то время как галлы же, по сути, вели партизанскую войну: налетели, ударили, скрылись.

К тому же эти вылазки становились все менее результативными. Да и гранатомет пока валялся без толку, хотя у Виталия имелся большой соблазн испытать оружие в настоящем деле… Но что может один гранатомет против шестнадцати километров частокола? Ну, разнесет в куски какую-нибудь осадную башню — а дальше что? Зарядов-то оставалось всего девять штук, на шестнадцать километров и семьдесят тысяч солдат — не так уж много. Конечно, если бы римляне все же решились на штурм и пустили в ход башни — тогда другое дело, однако Цезарь предпочитал действовать медленно, но верно, чтобы взять осажденных измором.

В крепости начинался голод. У знати еще имелись запасы пшеницы и соленой свинины, а простые горожане и укрывшиеся в городе крестьяне из окрестных деревень уже принялись есть крыс. По сведениям Камунорига, некоторые друиды поспешно воскресили практику ритуального каннибализма, выискивая врагов и предателей буквально повсюду — с последующим поеданием.

Надо было что-то делать, но для активных действий у «друида Вейдера» пока не доставало влияния. Камунориг оказывал ему поддержку, но тот сам считался выскочкой, поскольку своего высокого положения добился собственными силами, в то время как отец «господина начальника разведки и контрразведки» был простым воином, даже не всадником! Аристократия смотрела на беднягу Камунорига с чванливым презрением, притом что себя каждый из родовитых галлов считал ничуть не хуже верховного вождя. Правда, в недостатке храбрости их нельзя было обвинить: периодически знатные всадники возглавляли очередные вылазки и так же регулярно в них гибли, высокомерно презирая смерть. А в промежутках между рейдами вели обычную разгульную жизнь, не отказывая себе ни в каких удовольствиях, что, конечно же, не могло не раздражать голодных.

Положение Виталия по-прежнему оставалось сложным: он чувствовал, что до конца ему никто не доверяет — даже Камунориг, использовавший «друида» в своих интересах. Хотя «союзнику из далекой Британии» оказывалось всяческое уважение, его даже приглашали на военные советы, где главным, естественно, было мнение чванливой галльской знати, и даже дельные мысли того же Камунорига выслушивались с высокомерной небрежностью.

Правда, в бытовом плане их с Алезией устроили по здешним меркам роскошно: в просторном гостевом доме с углами, выложенными из черного базальта. Хозяин, добродушный увалень-германец по имени Рикхард, еще ухитрялся как-то кормить постояльцев, но запасы таяли с каждым днем. А дом осаждали попрошайки — изможденные женщины и скелетики-дети с потухшими глазами. Они уже выманили и съели хозяйского кота, а по ночам бродили у ворот и выли, будто упыри, взывая к милосердию богов. Даже Беториксу не хотелось ночью ходить мимо них в одиночку, и он попросил Камунорига, чтобы Кариоликс, живущий ныне с молодыми воинами, на ночь бы являлся в гостевой дом Рикхарда. А воинские советы, на которых «друиду» приходилось присутствовать, частенько затягивались до утра. Ведь галльские аристократы коротко и по существу говорить не умели, а перебивать их не позволялось даже верховному вождю.