Александр Ян - Дело огня

Солнце, почти зримо ползущее к горам в час Петуха, светило еще ярко и жарило вовсю, так что огонь почти растворялся в его лучах. Дыма поднималось не так уж много, и казалось, что дом тает от жары, что именно солнце пожирает его, забирает к себе с легким пеплом…

— Бежим, — Тэнкэн дернул его за рукав, и Кэйноскэ понял, что засмотрелся на огонь, очарованный, подобно художнику Ёсихидэ [70] Герой средневекового сборника «Удзи-сюи-моногатари», художник, который поджег свой дом, чтобы правильно нарисовать адский огонь. См. также рассказ Акутагавы «Муки ада». .

Он встряхнулся и побежал прочь за Тэнкэном, кусая губы.

От ворот усадьбы вниз вела дорога — но с этой дороги беглецы сразу же свернули, вскарабкались вверх по склону, продираясь прямо сквозь заросли, и там, тяжело дыша, упали между камней.

Отсюда усадьба просматривалась как ладонь, и Кэйноскэ увидел, как во двор вбегают этот мерзавец Сида и кое-кто из поисковой партии. Он не смог удержаться от тихого смеха, видя, как Сида мечется по двору. Да, поджечь поместье — это была прекрасная мысль: теперь вся сволочь, которую послали в горы гоняться за бродягами и за ними двумя, сбежится на пожар в попытке хоть что-то спасти.

— Вниз, — скомандовал Тэнкэн, едва они отдышались. — Нам нужно спуститься с гор до темноты, не то ноги переломаем.

— Не переломаем, — уверенно возразил Кэйноскэ. — Луна только-только на убыль пошла.

Тэнкэн молча развернулся спиной и скрылся в зарослях.

Почему он не боится поворачиваться ко мне спиной? — юноша ощутил внезапную обиду. — Неужели совсем не ставит в грош?

Он поспешил за хитокири и довольно скоро нагнал того, увязшего в колючем кустарнике. Кэйноскэ вдруг улыбнулся: видеть спасителя беспомощным оказалось куда приятней, чем слушать его командный тон.

Впрочем, выпутался Тэнкэн почти сразу.

— Что ты делал в доме отца? — поспевать за ним было трудно, болела спина, но Кэйноскэ гордость не позволяла жаловаться и просить, чтобы нежданный товарищ замедлил шаг. Он не ожидал, что хитокири ответит, просто давал о себе знать.

— Хотел уехать в варварские страны, учиться их наукам, — Тэнкэн оглянулся, сбавил ход. — Ваш батюшка изволили подарить книгу, чтобы ваш покорный слуга изучал язык, вот, — он приоткрыл кимоно на груди и показал затрепанный томик. — Он обещал устроить эту поездку… и тут его убили.

Помолчав, он добавил:

— Вы, конечно, изволили много пострадать, но нужно идти быстрее. Эти негодяи могут возобновить погоню в любой момент.

— Сам знаю, — огрызнулся Кэйноскэ. Его отчего-то коробило это вежливое обхождение. Тэнкэн, почти ровесник, как ни крути, враг, обращался к нему как младший к старшему, но Кэйноскэ понимал, что на самом деле эта почтительность принадлежит отцу, что это по отцовским счетам выплачивает беглый мятежник.

А еще в его самоуничижении таилось какое-то странное высокомерие. Словно ничто в этом мире не в силах вывести его из равновесия и заставить говорить по-человечески.

Кэйноскэ вдруг снова до дрожи захотелось его убить — как ночью. Убить или… да что это со мной? Как такие мысли вообще могут приходить в голову? Да, Тэнкэн смазлив, как девка, ну и что?

Тот, видно, что-то ощутил спиной — снова придержал ход и оглянулся.

— Ваш покорный слуга глубоко сожалеет о случившемся. Если бы он сразу понял, что это вы, он бы на месте противустал Ато и Сиде, помешав вашему пленению.

Кэйноскэ только фыркнул — на ответ не хватило дыхания.

По дну распадка, прорезавшего склон горы, бежал вялый ручеек, и юноши, как ни спешили, задержались напиться. Солнце указывало дорогу: там, куда оно клонилось, над сожженной столицей поднималось марево.

На закате юноши спустились к высохшим полям. Урожай риса с них уже сняли, воду спустили и развели огороды — но воды для полива не хватило, бегущие с гор ручьи высыхали, не доползали до каменных канавок, ведущих к грядкам. Огороды выгорели и побурели.

— Впереди тракт, — Тэнкэн всмотрелся вдаль. — И нам придется либо довольно много пройти по открытому пространству, либо держаться зарослей.

Затруднение Тэнкэна было понятно Кэйноскэ в полной мере: в зарослях уже залегла темнота, а идти в соломенных сандалиях по горам и так-то непросто, в темноте же недолго не то, что ноги — шею свернуть. И луна не поможет. А на открытом пространстве полей их увидят издалека.

— Рискнем, — сказал он, и решительно раздвинул руками стебли мисканта.

Откуда-то неподалеку донесся удар колокола — подавали сигнал к вечернему служению. Тэнкэн остановился, склонил голову и молитвенно сложил руки.