Майк Кэри - Мой знакомый призрак

Желтоватое лицо передернул очередной спазм. Глаза закрылись, бледные губы снова начали беззвучный рассказ. Что ответишь в такой ситуации? Ничего. Поэтому я и промолчал.

В моем плане остался еще один пункт. Но последняя остановка не совсем по пути.

Сейчас Никки живет в старом кинотеатре, притаившемся в восточном лондонском районе Уолтенстоу. Места хоть отбавляй, если честно, гораздо больше, чем ему нужно. В 1986 году кинотеатр закрыли, а двери заколотили, поэтому вход у Никки через окно, что куда проще и комфортнее, чем может показаться, ведь прямо за главным зданием стоит навес с плоской крышей. Остается лишь взобраться по трубе, а овладев этим навыком в детстве, забыть невозможно.

Никки, как обычно, сидел в кинопроекционной кабине, как обычно, за компьютером и, как обычно, не успев зайти, я замерз даже в застегнутой на все пуговицы шинели. В кабине стояли промышленные кондиционеры, но Никки приложил максимум усилий, чтобы переделать их в соответствии со своими строгими требованиями. Теперь охлажденный воздушный поток напоминает ветер, дующий на шельфовом леднике Ларсона в Антарктиде.

Никки всегда рад меня видеть, потому что я приношу что-нибудь для двух из трех его пристрастий — например, бутылочку красного французского вина и пластинку с джазовыми синглами сороковых годов. Однако сегодня я немного обманул его ожидания: принес только вино. Но Никки все равно был доволен. Он обнаружил новый вид эфемерных волн, возмущающих поверхность материального мира, и очень хотел с кем-нибудь поделиться.

— Вот, Фикс, — возбужденно начал Никки, поворачивая ко мне монитор — смотри, смотри, какая амплитуда!

Благодаря средиземноморскому загару и обширному, хотя в основном краденому гардеробу, он похож не на оживший труп, а на приболевшего манекенщика. Это — результат фанатичного упорства и педантичности. Зачастую восставшие из могилы влачат жалкое, бесцельное существование, не обращая внимание на то, что тело, так сказать, все больше теряет товарный вид. Битва между силой духа и разложением с каждым днем все ближе к проигрышу, и однажды зомби падает и не может встать. Изредка покинувший телесную оболочку дух находит другой свободный труп, и все начинается снова.

Никки такой вариант явно не подходит. Еще при жизни — когда мы с ним и познакомились — он казался одним из самых опасных безумцев, которых я встречал за пределом психбольниц, а опасным его делала способность полностью растворяться в какой-нибудь идее, доводя ее до абсурда. Никки — нерд, даже, скорее, гик, увлеченно вскрывающий Интернет, чтобы рассмотреть его внутренности, а еще параноик, уверенный, что все на свете имейлы имеют отношение к нему. Мир он воспринимает как гигантскую паутину, созданную популяцией пауков. «Если ты муха, — говорит он, — единственный способ остаться в живых — это не касаться липких нитей, то есть не оставлять следов, которые в конечном итоге приведут к тебе». Он уже умер — сердечный приступ оборвал его жизнь в тридцать шесть — на самом пороге зрелости, но принципы ничуть не изменились.

— Ладно, хорошо. Что это? — Решив потянуть время, я взглянул на монитор. Две кривых: красная и зеленая, а еще горизонтальная ось, обозначающая годы, и вертикальная, обозначающая неизвестно что. Кривые казались более или менее синхронными.

— Биржевой индекс «Файнэншл таймс» 100, — пояснил Никки, ведя кончиком пальца по зеленой кривой. Под ногтем у него засохшая грязь. Похоже на солярку: у моего приятеля собственный, украденный со стройки генератор. Пользоваться услугами государственной электроэнергетической системы он не желает по вышеуказанной причине. В мире Никки невидимость — величайшая, если не единственная, ценность.

— А красная? — спросил я, выставляя бутылку «Марго», купленную в супермаркете «Оддбинс». Никки вино не пьет: организм больше не вырабатывает ферментов, которые позволили бы его усвоить. Мой друг наслаждается ароматом и, надо заметить, привык к самым дорогим французским маркам.

Взгляд Никки получился затравленно-вызывающим.

— Красная линия — своеобразный артефакт, — признал он. — Отражает первое и последнее чтения проевропейского законодательства и заявления самых активных членов правительства, призывающих к более тесной интеграции.

Я наклонился, чтобы получше рассмотреть графики. Никки пах лосьоном «Олд спайс» и бальзамирующей жидкостью, а не гнилью и разложением: тело для него не столько храм, сколько крепость, а для крепости малейшая трещина опасна. И все-таки мне больше нравилось, когда его компьютер стоял в главном зрительном зале: там хоть сквозняки гуляют.