Джон Норман - Странники Гора

Я странник на равнинах юга; в бескрайних степях Тарии, на земле народов фургонов…

Поговаривают, у кочевников существует неприятная традиция убивать чужаков Слова «чужестранец», «странник» и «враг» – синонимы на Горе.

Я должен действовать открыто Если я спрячусь близ лагеря или стад, уверен, ночью будут выпущены сторожевые слины. Они для кочевников и пастухи, и сторожа; народы фургонов с приходом темноты всегда выпускают их из клеток, и те всю ночь напролет шныряют по прерии, передвигаясь молча и проворно, на человека нападают в случае, если тот нарушил территорию, которую они успели пометить как свою; откликаются они только на голос хозяина, и если тот убит либо покинул мир по каким-нибудь иным причинам, его зверя попросту съедают.

Мне не хотелось выслеживать кочевников по ночам. В конце концов, я сведущ в местных диалектах и могу рассчитывать на то, что меня правильно поймут. В противном случае что ж… погибну как воин – с мечом в руке. Вообще-то если уж мне суждено найти здесь смерть, то лучше погибнуть в бою – из всех, кого я знал на Горе, только народы фургонов имели касту палачей, специально обученных, подобно книжникам и врачам, своему изящному искусству.

Кое-кто из них сделал карьеру во время бесконечных войн враждующих горианских городов, кто-то – оказав услуги высокой касте посвященных, убарам или ещё кому-нибудь из заинтересованных в столь узкопрофильных специалистах. По понятным причинам палачи рядились в одежды с капюшоном. Поговаривают, что они сбрасывают колпак во время казни, так что осужденный на смерть мог надеяться увидеть лицо палача.

Меня раздражало, что, несмотря на то что я ясно различал клубящуюся пыль, что толчки под ногами, вызванные поступью могучих стад, становились все ощутимей, я ещё не приблизился к ним. Правда, теперь мне отчетливо слышался гонимый ветром к стенам далекой Тарии рев тысяч животных. Пыль стала тяжелой, словно в воздухе сгустилась ночная тьма; трава, земля – все сотрясалось подо мной.

Я миновал горящие поля, пылающие крестьянские лачуги, дымящиеся крыши амбаров с полопавшимися скорлупками черепиц, поваленные стены птичников, клетки, в которых некогда держали небольших верров – домашних и безобидных, так отличавшихся от своих диких сородичей – крупных, злобных хищников с Волтайского хребта.

Неровная линия над горизонтом видоизменялась – теперь над ним, подобно смерчу, круговороту, поднималась бескрайняя, высокая арка, соединившая небо с тучными стадами—смерчи вздымающейся пыли, подобно черному дыму, тянулись в небо, сливаясь там в одно могучее, зловещее облако. Оно надвигалось.

И вот появился первый всадник. Он поскакал мне навстречу; солнце блеснуло на острие его копья. У него был маленький, круглый, обитый кожей щит, конический, отороченный мехом шлем и маска из мелкой металлической сети, спущенная со шлема на лицо и оставлявшая только узкие прорези для глаз Стеганая меховая куртка открывала развитую мускулатуру рук и груди. Кожаные сапоги были тоже украшены мехом. Ремень поблескивал пятью пряжками Я заметил легкий кожаный шарф, плотно намотанный на шее, чтобы уберечь чувствительную кожу от пыли, ветра и солнца.

Он держался в седле очень крепко. Копье оставалось притороченным на спине, в руке воин сжимал небольшой, но мощный костяной лук – типичное оружие народов фургонов, и сбоку у седла болтался черный лакированный колчан, вмещавший до сорока стрел. Кроме того, к луке седла крепилась свернутая в моток веревка—лассо для ловли босков. И с другой стороны – длинное бола с тремя грузами—оружие, используемое для ловли тамитов и людей. У седла, так, чтобы всадник легко мог дотянуться до оружия правой рукой, имелось семь ножен – футляров легендарной кайвы – оружия, давно заменившего кочевникам и меч, и нож. Как я слышал, кочевнику отец и мать сначала дают лук, кайву и копье, а затем уже имя. Кстати, именем кочевники дорожат и всячески избегают произносить его без нужды, как, впрочем, многие на Горе. Пока ребенок не научится обращаться с луком, копьем или кайвой, он числится как «первый», «второй» или просто «сын такого-то отца».

Народы фургонов вели между собой нескончаемые войны, прекращающиеся, насколько мне известно, лишь на некоторый промежуток времени, называемый кочевниками Годом Предзнаменования.

Тариане, следует сказать, начинают свой календарный год днем летнего солнцестояния. В основной же своей массе гориане отмечают начало каждого нового года в день весеннего равноденствия, естественным образом приурочивая начало года к весеннему пробуждению природы. У народов фургонов Предзнаменование продолжается несколько месяцев. Их год в соответствии с кочевым образом жизни, вынуждающим их перемещаться по бескрайним степным просторам, делится на три сезона, называемые ими Периодом Прохождения Тарии, приходящимся на осеннее время года, Зимовкой, когда кочевники обычно находятся к северу от Тарии, по берегам Картиуса, и Периодом Возвращения к Тарии, весенним временам года, называемым кочевниками также Временем Короткой Травы. Именно к этому периоду возвращения к Тарии неподалеку от города празднуется Предзнаменование, когда в течение нескольких дней прорицатели кочевников по крови свежеубитого боска или по внутренностям принесенного в жертву верра пытаются определить, будет ли в этом году удачным или нет избрание ими убара, Высочайшего Убара – единого убара всех народов фургонов, которому предназначено управлять ими как единым народом. Интересно, что у кочевников каждый год обладает различной продолжительностью, что, являясь достаточно серьезным неудобством для нас, не вызывает никаких трудностей у них самих и воспринимается ими столь же естественно, как различная продолжительность жизни у каждого из людей или животных. Женщины народов фургонов, кстати, ориентируются в обиходе на календарь, основанный на фазах самой большой из горианских лун; это позволяет кочевникам разделить календарный год на пятнадцать месяцев, каждый из которых носит название определенного вида боска.