Александра Сергеева - Цветы в Пустоте

　　 — "Пчела, подвергшаяся радиоактивной мутации и ставшая профессором математики", конец цитаты.

　　 Мартин засмеялся, и Сильвенио, заражаясь его весельем, засмеялся тоже. И вдруг, в этот самый момент, смеясь со своим лучшим другом на тихой улице красивейшего из виденных им городов, в неоновом свете ночных фонарей, с лёгким сердцем и приятными мыслями — Сильвенио вдруг понял, что его отпускает. Грусть, владевшая им с утра, образ Аргзы, смятение от встречи с Юнбой Шимеи, тревога за будущее, горечь за прошлое — всё уходило из него прочь, испарялось куда-то к мерцающим на темнеющем небе звёздам. Он был свободен и счастлив, свободен и не одинок — лучшего сейчас и желать не представлялось возможным. Этот смех, первый искренний смех за столько времени, смех, разделённый на двоих, словно бы послужил неким условным сигналом, заставившим мрачное настроение окончательно улетучиться. Теперь он был убеждён, что всё будет хорошо, всё будет правильно , и неважно, как именно "правильно" будет. Его ждала впереди ещё целая жизнь — конечно, со своими трудностями и напастями, но это была его жизнь, которая теперь принадлежала ему целиком и полностью, а это и было сейчас главным.

　　 — Сильвенио, — произнёс Мартин тихо и как-то очень интимно, отсмеявшись. — Могу я поцеловать тебя?

　　 И он не стал возражать: лишь кивнул и сам шагнул к миротворцу. Переулок, в который они забрели, всё равно был пустынен, и они уже дошли почти до самого посольства. А Сильвенио так хотелось поделиться хоть с кем-нибудь распиравшим его изнутри счастьем, что ждать до возвращения в свою комнату он уже не мог. Пусть всё будет прямо сейчас и прямо здесь, решил он неожиданно даже для самого себя. Мартин подошёл совсем близко, взял его за руку, свободную руку несмело положил ему на плечо. Чего же ты ждёшь, хотелось сказать Сильвенио, счастье в нём требовало немедленного выхода, давило изнутри неуёмной энергией, а Мартин почему-то всё медлил и медлил, и Сильвенио не решался потянуться к нему сам, потому что это было бы…

　　 Как бы это было, он додумать не успел, потому что Мартин всё-таки поцеловал его в этот момент, и он ответил — с жаром, с благодарностью. Пожалуй, этот поцелуй был не таким волшебным, каким должен был стать тогда, когда он был бы для Сильвенио первым; но и так получилось достаточно хорошо. Ничего особенного, никаких дополнительных ощущений вроде участившегося пульса или сбитого дыхания, и, пожалуй, на самом деле это вполне можно бы было заменить простым объятием — с тем же эффектом. Его разум, привыкший каталогизировать, фоново сопоставил, что с Аргзой целоваться всегда вроде бы было как-то по-другому, но более точных данных не предоставил, так что полного анализа не получилось. Мартин, однако, казался довольным, все показатели его тела говорили об этом, и Сильвенио не стал разрывать поцелуй ради него, хотя секунд через двадцать поцелуй этот ему уже немного наскучил. В конце концов, ничего плохого в этом тоже не наблюдалось.

　　 Так в их дни добавилось ещё больше близости. Мартину нравилось его целовать, а Сильвенио нравились объятия — таким образом удовольствие получали оба. Ничего больше не изменилось: миротворец не настаивал ни на дальнейшем развитии отношений, ни на срочном отлёте. Всё так же неторопливо, всё в том же спокойном темпе их нынешней жизни, они изучали расписания дальних туристических рейсов, продумывали, что взять с собой в такой долгий путь, ходили по городу, взявшись за руки, неспешно целовались в тени парковых аллей и долго беседовали вечерами в чьей-нибудь из двоих комнате на самые разные темы.

　　 Что бы потом ни случалось, как бы ни менялся сам Сильвенио и его жизненный путь, много позже он всегда вспоминал этот период своего бытия с неизменной теплотой. Иногда, когда ему становилось особенно тоскливо и одиноко, когда испытываемые им страдания становились невыносимыми, он вызывал перед глазами образ сияющего от счастья Мартина и тепло его рук, переносился разумом на мирные тихие улочки Эль-Вирата — и, бывало, от одного этого ему становилось легче. Он старался не вспоминать лишь тот грустный оттенок неизбежности, который довлел над его сердцем всё это время.

　　 Только однажды Мартин дал ему знать о своих истинных желаниях: одним утром, проснувшись, Сильвенио обнаружил, что друг недвусмысленно склонился над ним, и, судя по расширившимся зрачкам и учащённому дыханию, думал он явно не о вегетарианском меню открывшегося в городе нового ресторана. Похоже, никаких активных действий он предпринимать пока не собирался, терпеливо ожидая его пробуждения, но Сильвенио очень хорошо видел, чего ему стоило это терпение.