Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки – рейхсфюрст

Я сделал две большие чашки крепкого и горячего кофе, себе с сахаром, Сатана взял свою явно с большим удовольствием, отхлебнул и даже в блаженстве слегка прикрыл глаза.

— Всем приписывают, — возразил я почти мирно. — Неча в страдальцы…

Он улыбнулся и начал пить неторопливо и явно смакуя. Я подумал, что кофе ему приятен вдвойне, так как создано с помощью нечестивой магии, против которой борется церковь.

И хотя сам так частенько подумываю, но, с другой стороны, почему эта способность не от паладина? Создавать еду, сладости, мороженое, кофе — разве это не благо?

Он допил кофе, я поинтересовался:

— Еще?.. А то мне чаще всего одной маловато.

Он ответил с улыбкой:

— Только если не затруднит.

— Ничуть, — сказал я любезно. — Ничуть.

Он не стал уходить в стену шатра, просто допил кофе, светски улыбнулся и моментально исчез, а я остался сидеть разом похолодевший и с сильнейшим чувством тревоги.

Где же я прокололся, если ко мне такой гость, в висках стучит пульс: впервые Сатана ничего не предложил. Впервые ничем не соблазнял. Впервые заглянул просто посмотреть, как выгляжу и что чувствую, когда иду по разработанному им маршруту, скрупулезно соблюдая все повороты. Или даже без поворотов — прямо и прямо в ад.

Сердце стучит часто и тревожно, но вдруг встрепенулось, ускорилось, словно в предчувствии чего–то дивно радостного, что должно вот–вот, но я по дурости забыл.

Я даже встал и огляделся, душа встопорщилась, словно перья попугая в брачном танце, это приближается, приближается…

В комнате вспыхнул радостный плазменный свет первого дня творения. Я ликующе выдохнул еще до того, как безумно яростный огонь оформился в человеческое лицо:

— Тертуллиан!

Бешеные глаза навыкате выступили из пламени первыми, в них такой дикий огонь, что я смотрел только на них, почти не замечая четко оформившееся крупное лицо с грозно сведенными бровями, свирепо раздувающимися крыльями носа и запавшими щеками.

— Что, — прорычал он люто, — и не трепещешь?

— Трепещу, — сознался я, — но так рад тебя видеть, что трепетание как–то в стороне.

— Рад?

— Ну да, — сказал я, — не виделись так давно… А я соскучился.

Он рыкнул:

— Как можно соскучиться по тому, кто требует, толкает, побуждает, стыдит, грозит?

— Не знаю, — ответил я, — но я соскучился. И подумал даже, не ушел ли ты вслед за другими отцами церкви… все–таки у нас тут пока еще не Царство Небесное.

Он рыкнул еще чуть тише:

— Отцы церкви?. А ты не знаешь, что церковь не включает меня в их число?

— Знаю, — ответил я. — Ты слишком яростен и нетерпелив… И хотя ты сделал для церкви больше остальных, но слишком часто забегал вперед и требовал больших реформ, чем она могла себе позволить… Кофе будешь?

Он рыкнул:

— Конечно. У тебя из каких зерен?

Я ответил с неловкостью:

— Не знаю. Для меня это просто кофе. Главное, чтобы крепкий, горячий и сладкий. Вообще мне кажется, что те, кто выначивается насчет сортов, ароматов и букетов… просто брешут. Или не мужчины вовсе.

— Разумно, — одобрил он.

Я подал ему чашку, огненные руки приняли ее, я понаблюдал, как Тертуллиан пьет, впервые чувствую себя так странно, раньше всегда просто трепетал всеми конечностями, как самая трусливая на свете мышь, и не осмеливался поднять взгляд.

— Хорош, — одобрил он. — Как в моей родной Африке… Я смотрю, ты совсем не раскаиваешься?

— Что спас от смерти вассала?

— Что спас некроманта! — рыкнул он и моментально стал крупнее, навис надо мной, как ядро нейтронной звезды, массивный и тяжелый.

— Не раскаиваюсь, — ответил я. — Да, поступил неправильно. Однако тот закон, который вложил в нас Творец, велел поступить именно так. Не знаю почему.

— Не знаешь?

— Просто не докапывался, — уточнил я.

— Почему?

— Некоторые вещи нужно делать потому, — объяснил я, — что… надо. Хотя, конечно, есть и какие–то очень разумные и сложные объяснения. Но это для копателей.

Он покачал яростным сгустком огня, из которого смотрит суровое и красивое в своем безобразии лицо. Я подумал, что в минуты гнева эти вот глаза навыкате наливались кровью, и в таком облике он становился в самом деле страшным и пугающим для простых людей Карфагена.

— Ты идешь своим путем, — прорычал он тише и с некоторым сочувствием, — а он чреват.

— Ты тоже шел своим, — отпарировал я. — Тебя не отлучали от церкви только потому, что самой церкви фактически еще не было, а то бы…