Константин Кривчиков - Поцелуй королевы. Кн. 1-3[СИ]

Фантастический триллер

Он очень устал. На обед принесли мерлана, запеченного с рисом и овощами, любимое блюдо в летнее время. Не притронулся — не лезло в горло. Съел несколько зеленых оливок с кусочком сыра, и все. Даже кружку вина не допил — почувствовал тошноту. Нет, это не старость, хотя он уже и не молод. Тяжкие труды по защите истиной веры, коим вынужден предаваться ежедневно, вот от чего истощается душа и изнемогает тело.

Красный цвет вина напомнил кровь. Вдруг померещилось, что это кровь невинного отрока, в злодейском убийстве которого сегодня признался на допросе мерзкий еретик Гарсия, — и затошнило. Отставил кружку, вытер губы салфеткой, поморщился, наткнувшись взглядом на тот же темно-вишневый цвет. Кровь, кровь, кровь — везде кровь…

Великий инквизитор брезгливо относился к виду крови. Любой. Человеческой ли, зверя какого… Однажды, еще в детстве, он увидел, как отец отрубает голову курице, и впечатление отложилось в памяти надолго. Обезглавленная птица, вывернувшись из руки отца, побежала прямо на шестилетнего Томаса, с любопытством наблюдавшего в сторонке за происходящим. Подбежала и свалилась у его ног, забрызгав кровью новые белые гольфы. Томас заплакал, но не от страха — подумаешь, какие-то красные капли. Стало обидно, что испорчены такие красивые, в первый раз надетые, чулки. Отец же, поняв по-своему, с усмешкой сказал:

— Каждая тварь Божья жить хочет, даже без головы. Да вот незадача — без головы долго не протянешь. Вся гнусность человеческая и мысли злокозненные — в голове. Опасайся, Томас, не того, кто на тебя бежит — на то меч и палка есть в руках — а того, кто против тебя замышляет. Понял, сынок? А курицу мама сейчас сварит и приготовит нам вкусную паэлью.

С этими словами отец поднял с земли мертвую птицу и ушел в дом. Томас, всхлипывая, поплелся следом. А бабушка Инес, дочь насильно крещеных евреев-конверсо, суеверно сложила втихомолку два пальца: почему умирающая птица подбежала к малышу и забрызгала его кровью? Недобрая примета, ох, не добрая.

Много лет позже Томмазо, уже вступив в орден доминиканцев, бродил по испанским провинциям со старшим товарищем-монахом, братом Хиронимо. В небольшом селении, где-то в Арагоне, крестьяне, поймавшие конокрада, жестоко исколотили его дубинками. Потом привязали к тележному колесу и оставили на площади около церкви для общего обозрения и устрашения.

Когда под вечер странствующие монахи наткнулись на конокрада, толпа уже выместила злобу и разбрелась по своим делам. Кудрявый черноволосый мужчина лежал на спине, весь окровавленный, и хрипло, со всхлипом, дышал. Ноги и руки у него были перебиты в нескольких местах.

Хотя зрелище и отталкивало, долг христианина требовал проявить милосердие, и Томаззо, присев рядом, нагнулся над умирающим. Тот приоткрыл один глаз (второй заплыл багровым синяком), несколько мгновений смотрел на монаха, тяжело дыша, — на губах пузырилась кровавая пена. Потом с трудом приподнял левую, относительно целую, руку с растопыренной ладонью, словно прося о помощи. Томаззо осторожно взял протянутую ладонь конокрада — тот не сильно, но цепко, ухватился и потянул кисть монаха по направлению к своему лицу. "Чего это он хочет? — растеряно подумал Томаззо. — Поцеловать, что ли?" Между тем конокрад подтянул его кисть к самому рту и внезапно, приподняв голову, впился всеми зубами в мякоть на ребре ладони.

Томмазо вскрикнул от боли и испуга и попытался вырвать кисть. Но не тут-то было. Умирающий сжимал челюсть с такой отчаянной страстью, как будто для него это являлось вопросом жизни и смерти. Чего хотел конокрад? Выказывал ли он тем самым ненависть к служителям католической церкви или, находясь при смерти, плохо соображал и лишь испытывал звериную злобу и презрение ко всему окружающему миру, осталось известно ему одному. Томмазо же пришлось бы совсем худо, если бы не опытный старший товарищ. Не долго думая, брат Хиронимо подскочил и со всей силы пнул ногой конокрада в висок. Тот потерял сознание и разжал зубы.

Томаззо от неожиданности откачнулся назад и едва не свалился на землю, но его поддержал за плечо Хиронимо. Помог подняться на ноги.

— Цыган, — заметил презрительно. — Все они нехристи, даже крещенные. Сколь волка не корми… А мы все равно помолимся за его душу, брат. Но после ужина. Пошли-ка вон в тот дом — чует мой пустой желудок, что там нас сытно угостят истинные католики. Они ведь недавно поколотили человека. Изрядно бока намяли и кости перебили — аки звери злобные. Пусть теперь сделают доброе дело и покормят божьих слуг — душа и очистится. А рука… Заживет, чай, все-таки, не бешенный волк, этот цыган. Просто в голове помутилось. А вот шрам — останется. На память. Знай, брат мой: не всякий целует протянутую руку. Есть и такие, кто кусает.