Танит Ли - Анакир

В синих сумерках, более не окрашенных Застис, мелькали руки мага, испуская потоки света. В неглубокой чаше поблескивали белые кости недавно убитого животного. За окном над бухтой висели звезды. На самой высокой дворцовой крыше тоже дымилась звезда, ужасный маяк для всего Истриса — погребальный костер в честь покойника королевской крови, горевший, по обычаю Шансара, уже больше месяца.

— Ну? — проскрежетал наконец Сузамун. — Что ты видишь?

Личный маг Сузамуна поднял голову, и таинственное мерцание вокруг костей померкло.

— Вы мудро поступили, мой король, вызвав его из Ксаи.

— В самом деле? Эту мысль подал мне мой совет. Черные народы, желтые народы... Наш маленький герой сделался знаменитостью. Мой Вис не очень-то переживает по поводу своего изгнания. И эти слухи, будто я пытался убить его, да еще дважды — сначала в Тьисе, а теперь здесь, в столице, но мои убийцы по ошибке напали на моего собственного наследника... Клянусь Ашарой! Это здешние мерзавцы, черный и коричневый сброд, напились и убили его, моего мальчика, узнав его даже в этих проклятых краденых одеждах. Или, может быть, Вольные закорианцы. Лазутчики, которые решили отомстить Кесару и ошиблись... — его голос сорвался. Сузамун действительно оплакивал сына, однако делал это в тайне от всех. Глаза его были сухи, но когда ему доставили тело, он в ярости разрыдался. Помимо всего прочего, Джорнил был символом неколебимости шансарского владычества в Кармиссе, продолжением династии королей-завоевателей. Теперь старшему из законных наследников Сузамуна было всего семь лет. Прочие были бастардами-полукровками или дочерями. Бесполезными.

— Мой король, — заметил маг Сузамуна, — даже Верховный правитель должен иногда прислушиваться к желаниям народа. Вы не могли поступить иначе, кроме как вернуть принца эм Ксаи к своему двору.

— И теперь я должен ласкать его, любить его, ублажать его, чтобы он сидел тихо. Хотя это из-за него погиб мой сын. А ведь я ни разу даже на собаку руки не поднял. Никогда! Все эти истории о Тьисе — сплошная ложь.

— Вы полагаете, что принц Кесар тоже может быть причастен к убийству Наследника?

— Не знаю. Вольные закорианцы, чернь, Кесар — почему бы и нет? Будь мы в Шансаре, я подверг бы его проверке, Трем Испытаниям — огнем, водой и железом. Но я не осмеливаюсь поступить так же здесь, в этой стране лгунов.

— Вы правильно делаете, что потворствуете ему, мой король. Созвездия, под которыми он родился, просто поразительны. И еще здесь сказала свое слово богиня, негромко, неразличимо, но бесспорно.

— Что ты имеешь в виду? — Сузамун, нетерпеливый и испуганный, замедлил шаги.

— Судьба принца Кесара отмечена Печатью богини. Нет смысла сопротивляться ему, мой король.

Сузамун вздохнул. Ему хотелось вина и шума, шансарской тризны длиной в десять ночей, громких погребальных песен и тостов в честь ушедшего, которые утолили бы его печаль. Но все это уже случилось. А этой ночью за его столом будет сидеть Кесар. Сегодня в полдень он без лишнего шума прибыл обратно, проехав по городу неузнанным, таясь, как вор. Как, возможно, один из подосланных им убийц.

Связать Кесара с гибелью Джорнила не было никакой возможности — если не считать одежды, в которой погиб наследный принц. Но, невзирая на Печать богини, дипломатию, магию и прочие пустяки, Сузамун видел все происходящее под странно искаженным углом, с точки зрения того, кем он был когда-то — вождя племени из края знамений и саг. Если Кесар решил, что король пытается убить его, и в отместку подстроил убийство принца, переодетого в его костюм, чтобы обвинение в этом пало на Сузамуна, то по шансарским меркам это была месть высшего разряда. И король, расценивая это как месть, отнесся к ней с должным почтением.

Однако он не усматривал в этом никакой существенной угрозы лично для себя. Это было бы совершенно нелепо. Кесар был никем и ничем, он лишь на краткий миг завладел умами Висов. И даже после смерти главного наследника Сузамун и пять его братьев продолжали стоять между всеми остальными и престолом Кармисса.

Пламя на крыше дворца понемногу меркло. Огонь угасал, как угасала Застис в небесах, пламя любви, жизни и смерти, и тем показывал, что меж всеми этими вещами нет особой разницы.

Лето тоже вспыхнуло перед тем, как окончательно умереть. На деревьях шелестели листья, подобные язычкам пламени. Тростник на прудах и озерах пожелтел, затем почернел, закаты стали долгими и тягучими.