Танит Ли - Анакир

Вначале Яннул протестовал. Он должен быть под рукой! Ладно, пусть в этом месте будет изливаться сила планеты, но вдруг на нее нападет какой-нибудь дикий зверь! Однако Медаси была уже отдельна от него и, скорее всего, даже его не услышала. Она ушла так быстро, словно умерла — так почувствовал это Яннул. Младший сын взял его за руку и увел прочь. Здесь не может возникнуть никаких зверей или иных помех, объяснил он отцу. Медаси даже не являлась тем аспектом, на который возложено бремя Силы. Для этого избрали Сафку, и энергия пойдет через нее. Медаси же призвана стать стражем, неким символом или составной частью равновесия.

Яннул, как и все другие, почувствовал миг, когда шевельнулась Сила города. Это выглядело ужасно, прекрасно, непередаваемо.

Ему хотелось ослепнуть и оглохнуть.

Он не желал, чтобы Медаси становилась «избранной» даже ради такого дела. Разве она еще недостаточно пострадала из-за своих сверхчувственных способностей? Ему снова вспомнилась равнина под Корамвисом и струна огромной арфы, снова и снова беззвучно вздрагивающая.

Зорские деревни на другом берегу реки тоже не спали — там наблюдали за городом, который испускал мощное сияние, и проводили свои ритуалы в поддержку этой запредельной ночи. Но Яннул не хотел видеть происходящего. В конце концов он ушел от всех, даже от сына, в тень города и сидел там, молясь, как когда-то давно, только о жизни — правда, теперь это была жизнь Медаси.

Женщина Равнин, золотая эманакир, которой была Медаси, держала врата у виллы на холме. Еще одно возвышенное место, извергающее свой временный огонь.

Сафка, крутившаяся вокруг себя где-то на крыше — мимолетно она усмехнулась, представив себя голубем, — почувствовала, как бронзовый свет ауры города начинает размывать окружающий мрак.

«Как я пришла к этому? — спрашивала себя Сафка. — Я же ничто».

Однако она помнила о браслете на своем левом запястье и о том, что он был призван скрывать. Эта отметина была у нее с рождения — иной браслет, отвратительный, а может быть, и прекрасный, кольцо из бледных металлических чешуек, стянувшее ее темную руку. Мать Сафки не всегда жила в Ольме. Родившись в Ланнелире, она долгие годы провела в Дорфаре, среди роскоши корамвисского двора, распространявшейся и на нее, рабыню-фаворитку. Освобожденная с приходом степняков, она вернулась в Элир и Ланн, но сохранила дорфарианские суеверия — надо думать, по причине, заслуживающей уважения. Ее увидел наместник Ольма, сделал своей наложницей, но слишком быстро потерял к ней интерес. Ребенок, родившийся до срока, оказался никому не нужен. На смертном одре мать легонько похлопала по браслету Сафки, скрывающему под собой изъян. «Это от твоего отца», — сказала она девочке. Единственное упоминание, и все. Она никогда не говорила, чьей любимой рабыней была в Корамвисе, кто спал с ней, а потом освободил, чтобы она могла спастись. И конечно же, не уточняла, что уже носила ребенка под сердцем, когда легла в постель наместника. Уделом Сафки стали мечты — она никогда ничего не знала наверняка.

Но сейчас она была свободной и сильной. Ее крылья бились и поддерживали ее, и, как гигантское пламя, внутри нее вырастала торжественная песнь радости, беззвучный гимн, разрывающий ей сердце. Сафка верила, что может быть тем, на что намекала ее мать, и несомненно, ее судьба проистекала именно отсюда. Этот миг она ощущала как свое второе рождение. Рождение, которое зовется смертью.

И материя камня, и небо рухнули. Медаси, как гладкая холодная бусина, лежала внутри того огненного ада, который вознес Сафку ввысь.

А на северо-западе цветок белого огня скреплял собой порыв исступленного восторга и безумия.

Бронза, золото и серебро — узоры света вплетались в ту белизну, которая была Корамвисом, его холмами и оком спящего озера.

На этом возвышенном месте врата держал смуглый таддриец, страж, черная нить в светлой гармонии. Будучи жрецом, он вполне осознавал мистический и символьный смысл процесса, и у него были свои особые таланты. Его страх не значил ничего, или он не хотел с ним считаться.

Под собой он видел группу бледных мужчин и женщин, держащих собственное равновесие. Они стояли, обернувшись лицом к гребню холма, на котором застыла она — крошечная фигурка, похожая на куклу.

Таддриец же, даже стоя спиной, знал, что сейчас свет восходит в небо прямо через нее. Он видел свою тень, лежащую прямо перед ним, непроглядно-черную в свете той белизны, которая разгоралась на пригорке.