Танит Ли - Героиня мира

Меня они тоже принарядили, а вдобавок нарумянили как и себе щеки и намазали черной краской ресницы. «Да наша малышка Ара просто самая настоящая красотка!»

Мы выпили еще по капельке вина из погребов, а потом отправились на улицу, выскользнув через боковую дверь и пройдя по саду; каждое еще не срубленное дерево было намазано черной краской.

— Там, в стороне Пантеона, что-то горит.

Брраам — прогремели пушки сазо, и мы презрительно расхохотались.

Небо раскололось, но грохот удара послышался за много миль от нас.

Уличные фонари по большей части не горели, ведь масло для них давным-давно иссякло. В частных домах здесь и там виднелись бледные стыдливые огоньки. Казалось, все аллеи до единой пусты, но девушки размеренным шагом продвигались к западной стороне, и я тоже, раскачиваясь меж ними, словно язычок колокольчика.

Я не выходила из дома Илайивы с начала осады. Годы и столетия незаметно промелькнули с тех пор. То ли глоток дешевого вина, то ли витавший над нами запах дешевых духов придал мне бодрости. Прошлое спало с моих плеч, и мы отпихнули его прочь, цокая каблучками, — Мышь одолжила мне пару своих туфель.

На улице Винтоклас ночь пробудилась. Дуэтом сверкали два костра, и солдаты новой армии, ополчения, болтались без дела, а может, прятались возле них с бутылками в руках; что-то поджаривалось на огне и восхитительно пахло. Горожане пришли туда же, просто посидеть или, быть может, поклянчить кусочек мяса. Толпа, но не страшная. Однако Лой, хорошо знавшая повадки солдат, сказала:

— Поосторожней, девочки.

Проявляя большую осмотрительность, мы направились вперед, к границе между темнотой и светом первого костра.

— Кто идет? — окликнул нас грубый мужской голос.

Лой и Мышь захихикали. Но глядели настороженно.

— Да это же просто три райские нимфы, — сказал солдат-ополченец, подойдя к нам. Дубинка и нож висели у него на поясе. От кушака почти ничего не осталось, а повязка из бинтов на голове светилась в темноте, как фосфор. — Я умер и попал в загробный мир.

— Надеюсь, ты прихватил с собой немало свиней-сазо, — сказала Лой.

— Ну а как же, что, по-твоему, жарится там, на огне? Знаешь, их ведь можно есть, поскольку они не люди, эти самые сазо.

Я пришла в ужас. Лой и Мышь опять захихикали. Неужели это шутка?

— Будь поосторожней, — сказала Лой, бросая солдату вызов необузданным своим взглядом. — Я слыхала, возможно, свиньи-сазо войдут в город уже в канун Желтой Розы.

— Это неправда. Ведь мы здесь, мы защитим вас.

Лой позволила солдату подвести нас поближе к огню. В ответ на его вопрос она сказала, что Мышь и я — ее сестры, что мы живем в переулке Митлис.

Мясо было ослиное. Я не хотела, не могла есть, но солдат протянул Лой и Мыши фляжку со спиртным, и Лой передала ее мне. После этого я съела кусок мяса. Оно оказалось соленым на вкус.

Солдат много рассказывал об осаде. Ему довелось побывать на стенах. Люди кругом тебя так и падают. Черный смертоносный шар, пролетев прямо над ним, отсек ему кусочек лба. Теперь ему время от времени слышалось, будто с ним разговаривают люди, которых и поблизости-то нет, но он понимал: это от раны, а не что-то сверхъестественное. Он выразил желание проводить Лой до переулка Митлис. Но едва лишь очутившись на какой-то аллее, мы вырвались у него из рук и бегом кинулись прочь. Он рассмеялся и тоже было побежал, не понимая, что его надули. Но он был пьян, и артиллерийский снаряд запечатлел поцелуй у него на лбу. Сделав несколько шагов, он с шумом врезался в изгородь.

Отобедав и попив и ничего не заплатив, мы возвратились к себе в дом. Свобода казалась безграничной.

Позднее той ночью, когда стихли пушки, я проснулась и вспомнила, что ела ослятину; я пошла в туалет, где меня стошнило. Я не стала сообщать девушкам о своей слабости.

Лой в моих синих одеждах тихо спала на спине. Мышь свернулась в клубок и уткнулась в подушки, время от времени она безобидно всхрапывала.

Наполовину пустая бутылка с вином стояла у окна. Я отхлебнула немножко.

В зеркале трюмо, возле которого Лой румянила мне щеки, я увидела свое накрашенное лицо и немытые, но завитые щипцами в спиральки пряди волос.

Я потихоньку вышла из комнаты и поднялась по лестнице черного дома.

Подойдя к резным дверям, охранявшимся наядами, я постучала.

На самом деле я ни на мгновение не допускала мысли о том, что она может откликнуться. И она не откликнулась. Тетушка сидела, прячась за собственными осадными укреплениями, и свирепо глядела на обои; не горела ни одна свеча. Я тихо сказала, что ненавижу ее, и принялась шепотом обзывать ее словами, которые узнала лишь совсем недавно. «Сука», — говорил он тогда.