Танит Ли - Чары Тьмы

— Да пребудут с вами благословения, господин, — провыли они, дико поводя безумными глазами, ибо радость в них соседствовала с ужасом и злобой, ведь они опасались расплаты за такое благодеяния.

— Да снизойдет благодать на вашу голову… — подхватили другие, сбиваясь в кучу и словно прося, чтобы и на них снизошло это дивное изобилие. И в мгновение ока получили его. Так, крича на разные лады, они стояли перед крыльцом.

Шарак, чувствуя беспричинное беспокойство, ходил в верхних покоях, и вдруг к нему ворвалась толпа пышно разодетых слуг. Они были пьяны от прихоти демона, они упились его сладостным дыханием. Крича и улюлюкая, они расставляли блюда для своего господина. Он смотрел на них в изумлении, едва узнавая лица.

— Что все это значит? — наконец истошно проревел он.

— Мы не знаем! — визгливо прокричал мальчик, сгибавшийся под тяжестью хлебных подносов.

— Мне это подарил пришлый бродяга, — выскочила вперед пигалица, прежде никем не замечаемая, а теперь разодетая как принцесса, и закрутила перед носом у Шарака бриллиантовое кольцо, — а вам он послал угощение. Ешьте, господин!

— Ешьте! Ешьте! — подхватили все нестройным хором, отступая к дверям и оставляя Шарака в одиночестве в окружении рассыпанных цветочных лепестков и золотой пыли, от которой у него уже кружилась голова.

Шарак сел как громом пораженный и, не зная, что предпринять, протянул руку к графину с вином.

О, ужас! От графина разило зловонием — он был полон гнилого винограда и грязи. Хлеб на глазах покрывался плесенью, творог протух, все изысканные блюда портились и разлагались с невероятной скоростью. С шумом треснула корка пирога, наружу выскочили мыши; черви, гусеницы и жуки посыпались из вазы с фруктами, а жаркое загорелось.

Заслышав крики господина, толпящиеся в коридорах слуги украдкой двинулись к двери — посмотреть, что происходит. Теснясь и толкаясь, они заглядывали в покои, а когда мимо промчался управляющий, они с хихиканьем бросились вниз по лестнице.

В сияющей кухне, украшенной мозаикой и мрамором, их дожидалась полуденная трапеза. Они с опаской прикасались к пище, но с ней ничего не происходило. (Сверху доносились вопли господина и приглушенные соболезнования управляющего). Может, пища и была отравлена волшебством, но слуги уже не могли совладать с ноющими от голода животами и ртами, полными слюны. Никогда в жизни им не доводилось вкушать такую еду. За нее можно было умереть, чего не заслуживали ни голод, ни воровство.

И пока они глотали и давились, грызли и обсасывали, опорожненные горшки сами собой наполнялись, вертела сами собой вращались и мясо не подгорало. В каморках и у очага, где слуги обычно проводили ночи, раскинулись горы циновок и бархатных подушек. Очаг не нуждался в дровах. Фитили в серебряных лампадах сами следили за собой. И в кухне было светло ночью и тепло в мороз. Фрукты и масла, вино и пироги — все появлялось по волшебству. Райская жизнь наступила на этой кухне. Надолго ли? Кого, впрочем, волнует, сколько продлится жизнь? А гадать — дело пустое.

Что же до драгоценного господина Шарака, то он был очень занят.

В течение нескольких дней и ночей слуги поднимались к нему, когда он их звал, и прокрадывались, чтобы подглядеть на него, когда он их не звал. И замечали, что с Шараком и верхними покоями, как и с ними самими, происходят странные вещи.

Драпировки на стенах сгнили и разлетелись в прах, мебель сломалась, из картин выскакивали лягушки и жабы, расползались мыши и вши, выпрыгивали ласки и крысы. Одежда на теле Шарака рвалась и лезла по швам. Вокруг него вились целые тучи моли. Все металлы ржавели и разжижались. Он с воем блуждал по дому дни и ночи напролет и забывался сном на голых досках. Порой он забредал на кухню и оглядывал ее изумленными глазами. Порой требовал, чтобы его покормили, и слуги с непривычной поспешностью бросались выполнять его распоряжения. Но, стоило Шараку протянуть руку, как дары небес превращались в гниль и плесень. И тогда он вопил и бился головой о стены. И слуги взирали на него с изумлением и жалостью. Как им нравилось испытывать эту жалость!

Лишь управляющий не получил ни парчового одеяния, ни единой драгоценности в отличие от обычных слуг, которые награждались сокровищами, как только пересекали порог кухни. Однако ему было позволено есть и пить на кухне, если он молил об этом, стоя на коленях.

— Где кудесник? — вопрошал он, опускаясь на колени перед разодетым в багрец поваренком и моля его о крохотном кусочке мяса.