Н. Джеймисин - Сто тысяч Королевств

Лобное, жертвенное место.

Декарта стоял напротив входа, лаза в полу. Тяжело опираясь на свою мастерской работы трость — даррийскую, чернодревную трость, — без которой, вне всякого сомнения, ему ни за что было бы не добраться сюда, крутой спиралью винтовой лестницы, ведущей в клеть. Выше, за спиной его, хляби предрассветных облаков укрывали небо, сбившись то тут то там в хлипкие гроздьи, либо колыхаясь зыбунами худой ряби, подобно тонким нитям драгоценных перлов. Серая, безобразно серая хмарь, точь в точь, как моё парадное облачение, — кроме как на восточной кромке небосвода, где облачная гряда наливалась цветом, накаляясь бледной желтизной.

— Быстрее поторапливайтесь, — приказал Декарта, кивком отправляя нас внутрь, к центру замкнутого контура площадки. — Релад сюда, Скаймина напротив. Вирейн — ко мне. Йин — здесь.

Беззвучно повинуясь, я шагнула, вставая пред незатейливым белым постаментом, взраставшим из пола, — высотой, как раз мне по грудь. На извершии красовалось отверстие, шириной где-то в ладонь, не больше; скважина, ведущая не иначе, как к подземному зиндану. В воздухе над нею, в паре пядей от дыры, свободно парил крошечный тёмный сгусток. Ссохшееся, безобразное нечто, вблизи донельзя схожее с обжимком грязи. Неужто это и есть пресловутый Камень Земли? Это?!

Оставалось утешать себя тем, что, на худой конец, хоть тот бедолага, мучимый внизу, обрёл всё-таки свою смерть.

Декарта приостановил речь, хмуро посматривая поверх меня, на Энэфадех, стоящих за моей спиной.

— Ньяхдох, можешь занять своё привычное… место. А касаемо прочих — не припоминаю, что приказывал вам заявиться сюда.

Удивительно, но за них ответил Вирейн.

— Они могут сослужить нам хорошую службу, милорд. Быть может, Небесному Отцу придётся по нраву видеть детей его, даже этих… предателей и изменников.

— Ни одному отцу не доставит удовольствия лицезреть детей, отвернувшихся от него. Обвиняющих его. — Пристальный взгляд Декарта переметнулся, застыв, ко мне. Хотела бы я знать, кого он видит там, меня саму или одни лишь глаза Киннет на моём лице?

— Я хочу, чтобы они остались здесь, — подала голос.

Неизменно холодное лицо уставилось на меня, не поменявщись ни йоту, разве что жёсткой складкой легли и без того тонкие губы.

— Хороши ж твои друзья, раз пришли полюбоваться на твою смерть.

— Было бы куда как тяжелее встретиться с нею лицом к лицу без их на то поддержки, дедушка. А как насчёт Игрет, сознайтесь, вы и её умерщвляли одну-одинёшеньку? Или дозволили хоть кому-нибудь быть рядом?

Он резко распрямился, на редкость странный для него жест. Впервые я увидала тень истинного дедова облика, человека, коим он некогда был, — высокого и надменного, как всякий Амн, и угрожающе внушительного, как моя матушка; я вздрогнула как от удара, обнаружив наконец это щемящее сходство. Разумеется, ныне рост лишь подчёркивал его болезненную худобу и нездоровую бледность.

— Я не намерен объясняться перед тобою, внучка.

Я невыразительно кивнула. Краем глаза я выхватывала выжидательно-следящие взгляды, окружающие меня со всех сторон. Тревожный и беспокойный — Релада, раздражённый и досадный — Скаймины. Вирейн… дознаться, о чём думает скриптор, было невозможно; но то, с какой силой он буквально пожирал меня глазами, малость озадачивало. Впрочем, со временем было худо, чтобы задумаваться ещё и об этом. Оставалась, пожалуй, последняя возможность выяснить, отчего погибла матушка. Я по-прежнему уверилась, что это дело рук Вирейна; хотя большей бессмыслицы и выдумать было нельзя: скриптор любил её. Но, действуй он согласно приказам Декарты…

— Вам нет нужды объясняться, — ответила я. — Мне по силам догадаться и самой. Будучи молоды, вы адски напоминали этих двоих… — Я махнула рукой в сторону Релада со Скайминой. — Себялюбивый, жаждущий наслаждения, безжалостный. Жестокий. Но не столь бессердечный, как они, не так ли? У вас была жена, Игрет, и вы обязались заботиться о ней, и заботились, прежде чем ваша мать не назначила её вам в жертвы, и не пришёл священный час. Но власть вы любили не в пример больше и оттого согласно пошли на сделку. Вы стали главой клана. А ваша же дочь — заклятым врагом.

Губы Декарты кривовато дёрнулись в уголках. Не могу сказать, был ли то признак волнения, или каких иных чувств, — или приступа беспомощного паралича, что, казалось, вновь и вновь ввергал его в пучину боли.

— Киннет любила меня.

— Любила, да. — Такова уж была моя матушка. Любя и ненавидя одновременно, то пряча, то восжигая свои чувства. Арамери, как сказал Ньяхдох, она была истинной Арамери. Лишь цели её были… отличны.