Эрик Ластбадер - Дай-сан

Ладонь наполнилась рубиновым светом, настолько насыщенным, что ему было больно смотреть в его пылающую глубину.

А потом свет сорвался с кончиков его напряженных пальцев и, словно жгучая кислота, выплеснулся в круглые глаза бога с головой Чакмооля.

Полыхнуло жаром.

Белое. Голубое. Серо-белое с пятнами. Шум в ушах. Холодный воздух обдувает тело — бальзам, исцеляющий боль и страдания.

Невесомость.

Глаза закрываются. Разум парит.

Пальцы тонут в трепещущих мягких перьях. Широкие взмахи. Веера Тенчо, далеко-далеко отсюда. Крупная дрожь.

Усилием воли он открывает глаза. День. Потому что еще светло. Еще будет время поспать, когда придет ночь.

Он потянулся, глядя вниз. Разрыв в пелене облаков, мраморная прореха. Внизу плоское море уходит все дальше, опрокидываясь в перспективу, и закругляется, повторяя изгиб горизонта. Отраженный свет жаркого солнца превращается в булавочные головки ослепительной белизны, пляшущие по поверхности перекатывающейся воды. Это похоже на тигель с расплавленным золотом. Он поискал взглядом черную точку, невидимую на фоне текучего золота. Где ты теперь, Мойши?

Итак, Ронин летит на Кукулькане, Великом Пернатом Змее, удаляясь от искрошенного известняка, от шума влажных и душных лесов холмистого острова, где когда-то был каменный город Ксич-Чи, сметенный толчками могучего землетрясения. Бурлящее сине-зеленое море уже устремилось на захват новой территории, расширяя свои зыбкие, сумеречные владения.

Ксич-Чи плывет теперь по волнам.

Над головой видны перламутрово-серые переливы нижних слоев облаков, собирающихся в тесные кучи и расходящихся под воздействием ветров. Эти кажущиеся незыблемыми небесные города расступаются на пути Кукулькана, мчащегося по небу огромной искрящейся радугой.

А Ронин, опьяненный энергией жизни, которой пронизано все вокруг, завороженный стремительным полетом, держится за пульсирующие бока, за пучки ярких перьев, теплых на ощупь. Он широко раскидывает руки в радостном возбуждении, и кровь поет в его жилах, и свет пульсирует перед глазами, и он ощущает себя неотъемлемой частью этого исполина, летящего в поднебесье, которого Кин-Коба назвала перед смертью Творцом Солнца.

Когда раздавленным насекомым ползла по широкой каменной лестнице пирамиды… А небо светлело, и тускнела луна, даже днем не исчезающая с небосвода на этой широте, но земля потемнела, как ночь, окутанная клубами черного дыма, что рвались из каменной мостовой Ксич-Чи, расходящейся трещинами между зданиями.

Это крошилось само основание острова. На вершине шатающейся пирамиды Кин-Коба отвернула бледное лицо, когда заговорил Кукулькан:

— Заберись ко мне на спину, сын мой.

Ронин указал рукой вниз.

— Там мой друг. Я не могу его бросить здесь.

Великий Пернатый Змей покачал головой, не проронив больше ни слова.

Ронин побежал вниз по лестнице. При появлении Кукулькана зеленые молнии, бившие из дверей храма, иссякли.

— Пойдем! — окликнул он Мойши. — Пойдем!

Потрясенный Мойши начал подниматься к вершине.

В воздухе разлетались осколки камня, а обломки побольше медленно соскальзывали вниз, разбиваясь о стены пирамиды. Все вокруг потемнело от пыли. Воздух наполнился едким запахом серы, только что вырвавшейся из-под земли. Очередной толчок сотряс долину. Ронин поскользнулся и едва не упал. По мостовой расползались изломанные трещины. Из раскрывшихся недр исходило неяркое красное свечение.

Они бросились друг к другу и уже вместе побежали к вершине по рушащейся под ногами лестнице, перескочив на ходу через неподвижное тело Кин-Кобы. Ее топазовые глаза остекленело смотрели вниз, отвернувшись от извечного врага Тцатлипоки. В застывшем угасшем взгляде умерла даже память о темном боге, которому она так верно служила в этом таинственном городе.

Ветер усилился. Дым затянул почти всю долину.

Их уносило по воздуху, прочь от разрушенного города. Его очертания, когда-то выверенные с геометрической точностью, превратились теперь в беспорядочные изломы, рассыпавшись кучей камней, костей и пыли.

А потом показалось море.

«Моя жизнь превратилась в сон, исполненный странностей и неожиданностей», — думал Ронин, оставшись наедине с Творцом Солнца. Прошлого нет. Будущего тоже нет. Есть одно настоящее, и оно оказалось гораздо сложнее, гораздо страшней и прекрасней, чем любое видение, которое может пригрезиться человеку во сне или наяву.