На дороге, между разрушенной и уцелевшей частью деревни — человек, раскинувший руки, словно крылья. Он падает медленно, подбитой птицей; к нему бегут люди, и Ян — среди них. Глаза — зеленые, до краев полные боли — открываются, ловят его взгляд. Слышен хрип: «Иди на Торинг».
… Ряд холмиков свежей буроватой земли на деревенском кладбище. На одном из них — якорь с отцовской лодки и мамино зеркало. На другом — наскоро поправленная кукла. Сестренка…
Слез нет — уже нет.
Рядом — простой серый камень с высеченной руной Пламени и именем: Гэлвэн. Сложенные крест-накрест обломки серебристого дерева, бывшие некогда посохом. Вянущие цветы — от тех, чьи дома и жизни спас, жертвуя собой, захожий волшебник. И дорога, текущая мимо камня, из приморской деревушки — неведомо куда.
Луч утреннего солнца, преломившись в узорном стекле окна, поиграл на стене над кроватью, мягкими штрихами прорисовывая узор на гобелене, потом спустился — и принялся будить спавшего.
Ян приоткрыл глаза. Комната — маленькая, чистая, уютная. Окно приоткрыто, слышен шум прибоя. У окна стол. На нем — глиняный кувшин, хлеб, сыр и фрукты. Одежда выстирана, выглажена и аккуратно сложена на стуле у кровати. Сверху — небольшой сверток, с шелестом развернувшийся в тонкий сине-серебристый плащ. Из него выпала записка:
«После завтрака поднимись во Двор по Текучей Лестнице».
И больше — ни слова.
Одевшись и позавтракав (хлеб оказался на удивление вкусным, а в кувшине было холодное сладкое молоко), он вышел в холл — прохладный и пустой — и спустился по короткой лесенке на набережную. Здание школьной гостиницы — ее, как он узнал позже, называли Береговым Приютом — стояло в десяти шагах от пристани, сейчас безлюдной. Любуясь игрой бликов на ленивых волнах прибоя, Ян прошел по набережной. Такое тихое утро…
Солнечное…
Сонное…
Лестница в самом деле оказалась текучей — глянцевый ступенчатый водопад шириной в дюжину шагов сбегал по южному склону горы, и по бокам его потоками струился сребролист. Но главную лестницу Школы назвали Текучей не только по виду: ступив на нее, Ян почувствовал, что ступени плавно тронулись, увлекая его вверх. Справа вдали промелькнули совершенно невозможные, но от этого еще более красивые очертания беседки, окруженной кипарисами; слева открывался вид на озеро и предместья Эммэ Торинга… а впереди и вверху бело-голубой стрелой вырастала башня с многогранным кристаллом шпиля.
И вот полупрозрачный камень лестницы — удивительно похожий на воду — остался позади, и он ступил в обширный Двор, с севера и запада обрамленный высокими, причудливо изломанными стенами Школы. В противоположном углу его, в тени портика, он увидел стайку ребят в таких же, как у него, плащах, и понял: ему туда.
* * *
Они стояли посреди пустого Двора — вместе и в то же время порознь, присматриваясь к Школе и друг к другу. Одинаковые синие плащи с серебристой подкладкой — поверх привычной одежды: кожи и парчи, полотна и шелка, пестрого многоцветья Юго-Запада и строгой простоты Предгорий.
Слева от Яна был рослый, на голову выше, синеглазый паренек с гривой соломенно-желтых волос, на висках заплетенных в косички. Справа — девочка с короткими русыми кудряшками, обвернувшаяся плащом чуть ли не дважды.
Солнце уже припекало не на шутку, но школьные плащи сохраняли утреннюю свежесть. Да и стены зданий в ярком свете выглядели прохладнее, наливаясь иссиня-белым сиянием. Даже тени, затаившиеся в многочисленных стрельчатых окнах и за колоннами галерей, казались холодным светом — только более густого синего оттенка.
А брусчатка все заметнее играла алыми искрами. Один из ребят, рыжечубый коротышка, присел и попытался подковырнуть такую искорку пальцем. Потом посмотрел на нее с разных сторон, встал и ошеломленно произнес:
— Рубины… Зуб даю!
Все обернулись к нему. Он смущенно огляделся и пробормотал:
— Мой отец, Гэнт Кэмми — ювелир из Зингвэтана. А меня зовут Кайт…
И улыбнулся.
Пару минут спустя все, кто был во дворе, знали имена друг друга. Голубоглазого здоровяка-свартанца звали Иггар, худышку — родом она была с одного из западных островов — Лиу. Яну запомнились ее глаза — быстрые, внимательные, редкого рыже-карего оттенка.
Выделил он и еще одного мальчика. Тонкое лицо и серебристо-серые глаза его хранили такое высокомерное выражение, что на язык само просилось слово «отпрыск». Судя по одежде — смотревшейся просто, но дорого — он действительно принадлежал к древнему южному роду. Неохотно назвавшись, Энтви отошел в сторону и вполуха прислушивался к нарастающему галдежу.
Читать дальше