Наталья Игнатова - Змееборец

Серпенте затаился и ждал.

Треск от выбитых досок показался ему таким громким, что на него непременно должны были сбежаться остальные разбойники. Во всяком случае, те из них, кто нес вахту. Серпенте ждал, ждал змей, снова обвившийся вокруг его запястья. Они оба, и змей, и хозяин не знали о том, что если треска выломанной двери окажется недостаточно, чтобы поднять тревогу, значит, скорее всего, будет сделано что-нибудь еще. Что угодно, лишь бы оно было случайностью или недосмотром. Что угодно, лишь бы привлечь к себе внимание. Что угодно, лишь бы обитатели лагеря дали повод их уничтожить…

"Разве у меня есть выбор?" – мысленно поинтересовался Серпенте сам у себя.

И сам себе ответил:

"Очень может быть, что выбор есть. Но может быть и так, что тебе повезет".

"Тогда вперед", – купец решительно оборвал безмолвный диалог. И, поднявшись, почти не скрываясь, направился в сторону атаманской землянки.

Краджес проснулся, вырванный из крепкого предутреннего сна звериным чутьем. Но это было не чутье хищника, волка или лесной кошки, это было чутье перепуганного до полусмерти зайца. Странное, незнакомое и от того напугавшее чувство. Краджес проснулся за миг до того, как услышал снаружи влажный короткий хруст. Звук, который он опознал безошибочно: так хрустят кости под лезвием топора.

Атаман сел на нарах, подобрав под себя ноги, готовый прыгнуть вперед. Направил на дверь еще с вечера заряженный пистолет. Врага, который войдет в землянку, встретит пуля. А потом уж Краджес добьет его. Но какого беса в лагере такая тишина? Почему никто не поднял тревогу? Сколько там, снаружи, врагов, и кто они? И неужели они успели вырезать всех, а человек, погибший у входа в землянку атамана, оказался последним?

Краджес понимал, что должен закричать сам, должен сам поднять тревогу, призвать своих ребят к оружию. Но он боялся подать голос. Это был детский, необъяснимый страх, не перед людьми, сколько бы их ни было там, снаружи, а – перед чудовищем. Как будто кто-то… что-то одно , что-то

"не человек"

было за дверью. И оно принюхивалось, оно слушало… оно, может быть, могло не заметить Краджеса. Если только он не закричит. Если он не будет бояться.

Но он боялся.

И закричал, и выстрелил, когда дверь толкнули внутрь. Выстрелил раньше, чем нужно – палец дрогнул на спусковом крючке. Пуля пробила доски, а дверь слетела с петель, упала в землянку, вместе с куском дверной коробки, съехала вниз по ступенькам. Следом скатился обезглавленный труп.

– Ххсссгрррав, – сказало чудовище, загораживая дверной проем.

В следующий миг оно уже было рядом, а Краджес, вместо того, чтобы схватить кинжал и броситься на врага, съежился на нарах. Страх отнял силы. Страх лишил разума и гордости. Атаман ткнулся лицом в колени и закрыл голову руками.

Он не знал, будет ли ему больно. Он надеялся ничего не почувствовать. Он не хотел умирать…

– Тррус! – с досадой рявкнули над ним.

В голосе еще звучали отголоски раскатистого рыка, но это был человеческий голос. И досада была человеческой. И… страх прошел. Почти прошел, сменившись стыдом и недоумением.

Краджес поднял голову, встретившись взглядом с Серпенте. Тот брезгливо покривился:

– Где мой меч, мразь?

Серпенте? Ну, да, это был он, человек, которого Краджес несколько часов назад ограбил и взял в плен. Он и выглядел, как тот, кого ограбили и всю ночь продержали в грязной землянке. В растрепавшейся косе запутались листья и чуть ли не репьи, одежда изодрана, руки по локоть в крови… Ляд болотный! Да у него, в самом деле, руки в кровище по локоть.

– Где? – грязные пальцы сжали ворот суконной куртки, и купец рывком сдернул атамана с нар себе под ноги.

– В сх о ванке! – опомнился Краджес, – вот здесь, под нарами сх о ванка. Бери и уходи, ради всех богов!

Серпенте поглядел на нары, бросил короткий взгляд на Краджеса.

– Ключ у меня… – сказал атаман, поднимаясь.

Замок был хитрый, потайной, если не знать как, схованку не откроешь, но лучше уж самому отдать ключ, чем разозлить эту десятиградскую тварь, чем бы она ни была.

Купец слегка ухмыльнулся. Краджеса снова бросило в дрожь, да так, что пришлось изо всех сил стиснуть зубы, чтобы не стучали. Ничего человеческого не было в короткой, злой усмешке. Непонятно, как это. Спроси кто, Краджес не смог бы объяснить, что такое нечеловеческая гримаса на человеческом лице. Он пытался справиться с собственным страхом, пытался разозлиться, хотя бы на себя самого, ведь никогда не был трусом… Стыдно было. Но страх не проходил. А Серпенте, с резким выдохом, ударил кулаком в застеленные войлоком доски. В хитром потайном замке что-то грюкнуло, и тяжелая крышка приподнялась на ширину ладони.