Наталья Игнатова - Дева и Змей

— У тебя получается, — серьезно заверил Единорог, — во всяком случае, хм, видно, что ты стараешься. Послушай, принц, тебе обязательно идти к этому смертному?

— А в чем дело?

— Пожалуйста, не отвечай вопросом на вопрос. Я подумал просто, что эта традиция, право на желание, она никогда еще не приводила ни к чему хорошему. Смертные обязательно придумывали что-нибудь или глупое, или некрасивое, я даже не знаю, что хуже.

— Это не наша забота, Гиал, — отмахнулся Сын Дракона. — Во всяком случае, не твоя. Кроме того, светлый рыцарь — не обычный смертный. А право на желание — больше, чем традиция.

— Что же это, закон?

— Нет, Гиал, это чувство признательности. Тебе знакомо такое?

Давно и далеко…

Семь лет Наэйр провел во тьме, не видя солнца и звезд, не слыша ничего, кроме темного шороха подземных безглазых тварей. Запах сырой земли въелся в истерзанную плоть, тяжелая глина залепила глаза, в единую массу сваляла длинные мягкие волосы.

Семь лет вырывался он на свободу. Грыз кандалы, до кровавых пеньков стачивая зубы о мертвое железо, скреб крышку гроба отросшими когтями, задыхался, когда забывал о том, что ему не нужен воздух. В бессилии и отчаяньи, измученный тьмой и холодной безысходностью могилы, думал, что это навсегда, и тогда рвался из груди низкий протяжный вой, полный ужаса перед вечностью.

Против всех правил люди похоронили его в освященной земле. Не закопали на перекрестке, не выбросили в реку, привязав к ногам тяжелый камень. Даже за оградой кладбища, где хоронили еретиков и самоубийц, не нашлось для него места. И фейри или демоны не могли отыскать его, забрать душу из плотской тюрьмы, не могли помочь освободиться. Талау — земля — не принимала его, лишь вздыхала и плакала росой, когда слышала, как отчаянно и безнадежно рвется на свободу крылатый дух, ставший узником мертвого тела.

И все же Наэйр сделал это. Он сумел освободиться, он источил оковы, и в груду опилок превратил крышку своего гроба, и дни, когда от свободы, от неба и солнца, его отделяли лишь полтора метра слежавшейся земли, стали самыми долгими за прошедшие семь лет. Он вырвался из заточения ясным зимним днем — потерявший рассудок от голода и мучений, яростный дух мести и убийства. Ни единой живой души не было на кладбище, даже сторож в эти часы отлучился в ближайший кабачок, и Наэйр дождался ночи в его доме. Равнодушный ко всему, кроме голода, не способный даже радоваться, он увидел свое отражение в глазах вернувшегося сторожа и вскрикнул от ужаса и отвращения. Смертный почти сумел убежать, воспользовавшись его замешательством, но длинные загнутые когти принца, изрядно сточившиеся, грязные от набившейся под них земли, застряли в сукне зимнего кафтана… Кладбищенский сторож стал первой жертвой вернувшегося к живым князя Михаила. Он же стал последней жертвой, погибшей безвинно.

Катерину принц отыскал без труда, ему не понадобилась даже помощь подданных, и в час быка мертвец вошел в теплый дом, миновав спящую стражу. Прежде чем разбудить бывшую невесту, Михаил полюбовался ею, изменившейся за семь прошедших лет, но не утратившую вида кроткого и невинного. Она спала и улыбалась во сне мягко и нежно, а он смотрел на нее. Он знал, что гораздо чаще, чем добрые сны, видятся ей кошмары, где снова и снова она вбивает ему в сердце острый осиновый кол. Он знал, что каждый день вспоминает она его в молитвах и вопреки всему надеется на его возвращение. Катерина звала его, ждала его — что ж, он пришел, других приглашений не требовалось.

Как она закричала, увидав его… Если бы не это, если бы не ее крик, не ужас в родных голубых глазах, может, и дрогнуло бы мертвое сердце. Но эта женщина ждала другого, мечтала о мальчике с белой кожей и длинными черными кудрями. Она узнала его, этого мальчика, в грязном чудовище, пахнущем гарью и тленом, изъеденном пытками и червями, в чудовище с когтями, длинными, как ножи, с клыками, страшными в оскаленной, лишенной губ пасти… Она узнала его. И закричала. И Михаил окончательно освободился от любви.

…— Господин Гюнхельд!

Курт обернулся на голос и не сразу узнал того, кто его окликнул. Что-то смутно знакомое… не похож ни на кого из местных, но откуда взяться в Ауфбе чужому человеку? И все-таки — смуглая кожа, яркие черные глаза…

— Господин Драхен? — неуверенно произнес Курт, подходя ближе.

— Именно.

С короткой стрижкой, без украшений, в светлом костюме из неведомой ткани, пошитом в строгом классическом стиле, Змей выглядел даже моложе, чем обычно. Правда, внешняя молодость странным образом добавила ему высокомерия. Защитная реакция? Могут ли у воплощенного Зла быть комплексы по поводу возраста?