Димитрио Мардини: Радужные огоньки

Он шепчет.

И шепчет.

И шепчет.

Растекаясь, разбиваясь мутными вонючими каплями, шёпот ползёт над полом, извиваясь и хрипя.

Он шепчет, совсем как те вверху и те — внизу, потому что первые подохли, а вторые выжрали его душу. И теперь я знаю, что он тоже мертв. Лежит там, запрокинув голову так, что прутья решётки сжимают виски и считает трещинки в потолке: «Раз, два… три». Считает, водя из стороны в сторону высохшими глазами — я почти вижу это, а он, конечно, видит меня. Мы с ним похожи, и потому он плачет — иногда, если сорвавшаяся с влажного потолка капля, проползя со скоростью замерзающего червяка по трещинке, упадёт в его высохший глаз и соскользнёт вниз… и я знаю, что он хочет плакать чаще, потому что только я слышу его захлёбывающийся, омерзительный шёпот, нервными туманными осколками ползущий к моей решётке.

Смрадный туман поднимается от моря до вершин гнилозубых башен — это было сегодня? Или завтра? Он несёт с собой запахи и вкусы — пережженного печенья, которое готовила мне вечером мама и топкой земли, медленно, с чавканьем и стонами пережёвывающей крепостные камни. Мне кажется, что я хохочу над её мучениями, и даже губы слегка раздвигаются, сильнее обнажая кровоточащие от голода дёсны.

Высунув кончик языка и прикусив его, пытаюсь почувствовать боль — иначе у меня не получится узнать, каково это — обгладывать камни. И ещё нужно чавкать, да, но влаги во рту уже не осталось. Поднявшись на четвереньки, я, шатаясь, поворачиваюсь к стене и вожу по ней языком, оставляя серые полоски, такие ровные и колючие — там, где слизываю и размазываю коричневую маслянистую влагу, которой потеют каменные плиты.

Застываю, поражённый неожиданной мыслью — а вдруг я лижу его шёпот? Он тогда вползёт внутрь, и я тоже зашепчу, и перестану видеть огоньки! Когда он ещё не считал трещинки, то говорил, что не видит их, а я орал на него, что это глупо, бессмысленно, что все видят огоньки, только надо нажать на глаза так, чтобы было больно. Я и сейчас часто ору ему это, когда бесконечное «Раз, два… три» мешает мне стирать кожу с пальцев, чтобы этот кретин своими глазами посмотрел, какие у меня синие кости!

Кажется, шёпот стал громче? Т-с-с…

Дёргаясь, как полудохлая крыса, когда разгрызаешь ей лапы, укладываюсь лицом вниз, поворошив подстилку, и начинаю тихо петь колыбельную, которую так любил в детстве, отчаянно моля эту песенку — пусть я ещё раз увижу радужные огоньки! Только один, последний раз, ну пожалуйста!

«Twinkle, twinkle, little star… how I wonder what you are…»

Чувствуя приближающийся холод, ещё сильнее вжимаюсь в подстилку и что есть силы давлю на закрытые глаза через веки. Темнота. Темнота! Огоньки ушли, неужели проклятый шёпот утащил их и растоптал — там, в темноте? Пожалуйста, нет…

«Then you show your little light, twinkle, twinkle, all the night…»

Это ощущение в глазах — боль? И темнота… Почему опять — темнота?! Где мои огоньки…

«Then the traveller in the dark, thanks you for your tiny spark…»

Серо-черная пелена где-то к глубине сдвинулась и я увидел первый огонёк. Он был маленьким и быстрым, но он был! Сильнее давлю пальцами на глаза и вижу, как медленно, искрясь и переливаясь, сверху вниз, собираясь вместе, свиваясь в спирали и вытягиваясь цепочками, танцуют они — мои мерцающие, радужные огоньки!

«As your bright and tiny spark, lights the traveller in the dark…»

Чувствую, что кто-то стоит за спиной, вперясь в затылок невидимыми глазами. Холодно. Как меня переворачивают на спину и тянутся жадными губами ко рту, я уже не замечаю.

«Twinkle, twinkle, little star, how I wonder what you are…»

Холодно… как же холодно…

«…how I wonder what you are… twinkle, twinkle…»