Олег Аксеничев - Дорога на Тмутаракань

И снова Миронег кивнул.

Араб расхохотался.

— Так еще интереснее! — вскричал он. — Чтобы ты увидел своими глазами, насколько могущественнее мой господин, и принял его сторону, став, как и я, его рабом... или трупом!

Свидетелем этого разговора — когда один говорит, а другой кивает, это тоже разговор, так скажет любой, кто женат, — был мужчина, стоявший на коленях неподалеку от алтаря. На пол его бросил взгляд старшего жреца, искавшего очередную жертву среди пришедших к идолу. Ужас остановил мужчину, когда тмутараканцы бежали прочь из святилища, а темная одежда скрыла его от взглядов других.

— Здесь, — араб взмахнул окровавленным листком, — вся сила мира! Мой господин, впитав магию слов, снова обретет свое могущество, разрушив нынешнее несовершенство. А вы — сдохнете...

Араб хихикнул, подошел ближе к закрепленному на стене факелу и начал читать, прищурив глаза:

— Айи фтагн, уррш них'хатог...

— Не старайся, — заговорил Миронег. — Твой господин никогда не станет живым.

— Отчего же?

Араб прекратил читать.

— В древние времена твоему господину было предсказано, что его не убьет ни живой, ни мертвый, не так ли?.. Взгляни, смуглокожий, что это?

— Череп, — сказал араб. — Только маленький какой-то...

— Череп — он мертвый, не так ли?

— Мертвый.

— Прохладная ночь, вы не находите? — спросил череп, улыбаясь в обе челюсти.

Миронег, державший череп в ладони, замахнулся и бросил его точно в голову древнего идола. Лопнула старая истончившаяся кость, и острые желтые обломки усыпали свернувшуюся на алтаре кровь.

Миронег должен был почувствовать, как иссякает колдовская сила, идущая от идола, но произошло иное. В голове хранильника вспыхнула боль, настолько жестокая, что Миронег невольно опустился на колени перед алтарем, сжав голову руками.

— Предсказание не сбылось! — торжествующе закричал араб. — Мой господин будет править всей Землей!

Но крик, исторгнутый пересохшей глоткой араба, в следующее мгновение стал не победным кличем, но воплем ужаса.

Один из костяных обломков словно ожил, распространяя вокруг себя туманное фиолетовое свечение. Распрямились призрачные крылья, и взору изумленного Миронега предстал покрытый блестящей, словно стальной чешуей дракон. Таких он видел только на фарфоровых чашах из Срединной Империи, так любимых ханом Кончаком.

Дракон рос и темнел, все больше обретая телесность. Раскрылась громадная пасть, усаженная клыками, и с узкого змеиного языка сорвался в направлении идола поток огня.

Но пламя было бессильно против камня. Идол на мгновение побагровел, словно впитывая жар, и остался таким же — неумолимо оживающим.

Дракон как-то по-человечески обиженно вздохнул и пропал.

— Мой господин будет править всей Землей! — повторил Аль-Хазред.

В стране вечного лета, где на возвышенности растет огромный ясень, а на нем висит обезображенный бог, предпочитавший, чтобы его называли Мучеником, наступило время перемен.

Бог с рыжей копной волос и огромным молотом в веснушчатой лапище примеривался к цепям, сковывавшим ноги и тело Мученика. Несколько сильных ударов, и Мученик кулем упал на окровавленную траву, распугав кормившихся на ней многочисленных насекомых.

Мученик открыл единственный глаз, оглядел сгрудившихся вокруг богов и сказал ясным голосом, словно не было вечности страданий:

— Мне открылась вся мудрость, и я стал совершенен! И открою вам частицу познанного, ибо сейчас это важно. Боги ошибаются, иначе мир станет скучен!

— Значит, — спросила побледневшая богиня Фрейя, та самая, которую Миронег называл Хозяйкой, — человек в том далеком южном городе не сможет победить народившееся зло?

— Боги не могут предсказывать, — ухмыльнулся Мученик, — но могут надеяться... и помогать своим любимцам!

Миронег понял, что проиграл, но сдаться не захотел.

Не смог.

Последние годы он только и делал, что боролся за независимость, не желая подчиняться ни князю, ни богу. Оттого ушел от Игоря Святославича, оттого не задержался у куманов Кончака, оттого посмел дразнить Хозяйку.

И склониться перед тварью, у которой не было ни имени, ни тела, Миронег просто не мог.

Хранильник взялся за рукоять меча, хорошо понимая, что так не победить. Странно, но умирать он собирался как воин, хотя и говорил все время, причем вполне искренне, что он не создан для битвы.

Хотел умереть как мужчина.

Гордо.

Меч легко вышел из ножен, рукоять легла в руку, как невеста в объятия жениха.