Олег Аксеничев: Дорога на Тмутаракань

Чересчур много.

Но боги снова пришли на помощь своему рабу. Что делать, раз на кон ставятся не стертые желтые кругляшки с деформированными расплывчатыми изображениями и надписями. Ставка в игре, затеянной судьбой над богами, была выше. Помнишь, читатель, боги тоже смертны... А как же не хочется умирать тому, кто прикоснулся к вечности!

В грядущей битве, как и в любой другой, основной удар нанесут не господа, но слуги. В том долг оруженосца, гридня, младшего дружинника — выйти в поле и сразиться с противником раньше, чем это соизволит господин — рыцарь, витязь, боярин, солтан, как ни назови.

Кто же победит? Облаченные в темное рабы Распятого? Украшенные бахромой и амулетами шаманы Тэнгри-Неба? Одетые в расшитые по вороту и подолу рубахи жрецы языческих богов? Или все же мрачный тощий араб с безумным блеском в глазах, алчно глядящий на рухнувшие стены приграничного русского города Римов?

Итаква и Йог-Сотот, Ктулху и Шуб-Ниггурат — все они объединились, чтобы в грядущей битве выиграл Неведомый. Пусть само имя его оказалось забыто в далеком прошлом, пусть облик его неведом даже самым фанатичным из последователей... Но вернуть могущество древних было больше некому. Только той силе, что шла из маленького приморского городка, пропитанного в последнее время не только прилипчивыми запахами протухшей рыбы, но и миазмами жертвенной крови, вскипевшей на пламени светильников, окруживших жертвенники.

Город был оставлен на милость победителей. Уцелевшие после первого удара половцев жители, бросив все, бежали через Закатные ворота к Римовскому болоту. Для местных топь была проходима и неопасна, однако Кончак не собирался рисковать и губить конницу в незнакомой местности.

Что в этом толку? Можно, конечно, поживиться бедными украшениями — откуда в приграничье богатство? — и при этом погубить воинов, каждый из которых для половецкого хана дороже всех богатств Римова.

Правы древние мудрецы. Действие порождает глупость, жадный — беднеет.

А город? Что — город?

Нет больше того города, к которому день назад подошло половецкое войско. Есть грабеж, быстрый и профессиональный; есть, да и будут, будут еще, пожары, объедающие все больше и больше городских строений, есть трупы горожан, не успевших или же не захотевших бежать от торжествующего победителя...

Раз есть пожар и трупы — нет города!

Он еще будет, вернутся уцелевшие с болот, отстроят детинец да посад, разобьют огороды, обрастут нехитрым имуществом. И все же не тот будет Римов, совсем не тот! Так и люди — похожи бывают, как близнецы, но характер, поведение, что у козла с капустой. Близость есть, но лишь до первого укуса.

Среди грабивших город араб в потертом выцветшем халате был незаметен и, если так можно говорить о воре, скромен. Он проходил мимо вещей, разбросанных по пыльным улочкам, брошенных половцами, нагрузившимися добычей сверх меры. Конь Аль-Хазреда, послушно трусивший вслед за хозяином, не был отягощен раздувшимися седельными сумами, и несчастный вид скакуна объяснялся чем-то иным, нежели избыточный груз.

Араб шел, погруженный в себя. Он не знал, что и как его вело, да и не задумывался об этом. Ему было достаточно того, что ноги сами собой поворачивали на каких-то улочках, пропуская широкие проходы с богатыми домами, сулившими не только добычу, но и многочисленных конкурентов.

Араб шел к цели, несравнимо более ценной, чем жалкое золото или ткани, которые неминуемо сгниют. Чуть раньше, чуть позднее, но наверняка.

И араб вышел, куда хотел.

Ворота дома были выбиты и валялись во дворе, по которому в ужасе носились куры, считавшие в своей гордыне, что за ними-то и пришли враги. Хозяев не было, очевидно, они оказались достаточно благоразумны, чтобы вовремя бежать.

В доме не было и вещей, достойных внимания грабителя. Какая-то рухлядь, битые черепки, противно хрустящие под каблуками сапог Аль-Хазреда, расколотая деревянная чаша...

Что там, под ней?

Аль-Хазред откинул носком сапога обломки чаши, посмотрел на глинобитный пол, улыбнулся.

Нашел.

Нашел.

Улыбка на мертвом пожелтевшем лице была страшнее, чем ухмылка на черепе.

Ночью в Тмутаракани кипела чуждая для нормального человека жизнь.

Тяжелые каменные плиты, поставленные створками ворот отреставрированного святилища, еще хранили христианские символы, так как были выломаны из храма священника Чурилы. И сохранившиеся на кусках фресок лики святых с ужасом и презрением смотрели немигающими глазами на тянувшихся к языческим алтарям горожане, еще недавно бывших усердными прихожанами христианского дома молений.