Роджер Желязны - Рука Оберона

— Это не имеет значения, — сказал я. — Я совсем не уверен в ценности такого знака.

— Тогда почему… О.

Я изучал Виалль с возрастающим интересом. Ее лицо по-прежнему не выдавало ничего, но правая рука нервно двигалась, пальцы простукивали и выщипывали обивку дивана. Затем, словно внезапно осознав красноречивость своих жестов, рука замерла. Виалль явно вспомнила ответ на свой собственный вопрос и теперь хотела обдумать его в тишине.

— Да, — сказал я. — Я это скрываю. Тебе известно, что я ранен.

Она кивнула.

— Я не сержусь на Рэндома за то, что он рассказал тебе, — сказал я. — Его суждения всегда были проницательны и направлены во благо. И не вижу причин не полагаться на них. Но обязан знать, что он тебе рассказал: как для твоей безопасности, так и для моего спокойствия. Ибо есть вещи, о которых я имею некое суждение, но о которых еще не упоминал вслух.

— Я понимаю. Трудно оценивать невысказанное — я имею в виду то, что он мог утаить, — но он рассказал большую часть. Я знаю твою историю и истории большинства ваших родственников. Он держит меня в курсе событий, подозрений, догадок.

— Спасибо, — сказал я, делая глоток вина. — Теперь, раз уж тебе столько известно, разговор для меня станет полегче. Я собираюсь рассказать тебе, что случилось от завтрака и по сей момент…

Так я и сделал.

Пока я говорил, Виалль время от времени улыбалась, но не прерывала. Когда я остановился, она спросила:

— Ты решил, что упоминание о Мартине расстроит меня?

— Мне казалось, что да, — сказал я.

— Нет, — сказала Виалль. — Видишь ли, я знала Мартина еще в Ратн-Я, когда он был совсем маленьким мальчиком. Я была там, пока он рос. Тогда он мне нравился. Даже если б он не был сыном Рэндома, он по-прежнему был бы мне дорог. Я могу только порадоваться заботе Рэндома и надеяться, что она не опоздала и будет на пользу им обоим.

Я покачал головой.

— Не часто встретишь таких людей, как ты, — сказал я. — Рад, что в конце концов мне повезло.

Она рассмеялась, затем сказала:

— Ты долго прожил без зрения.

— Да.

— Это может либо озлобить человека, либо даровать ему огромное счастье от того, чем он обладает.

Со дней слепоты я не задумывался над своими чувствами, чтобы понять, что я — первое «либо» в словах Виалль, даже если сбросить со счетов все обстоятельства, при которых я пострадал. Мне жаль, но вот такой я и есть, и мне — жаль.

— Верно, — сказал я. — Ты — счастливица.

— На самом деле это всего лишь состояние ума — нечто такое, что вполне может оценить Повелитель Тени.

Виалль поднялась.

— Меня всегда интересовали твои черты, — сказала она. — Рэндом описывал тебя, но это другое дело. Можно?

— Конечно.

Она приблизилась и положила кончики пальцев мне на лицо. Деликатно отследила лицо.

— Да, — сказала Виалль, — по большей части ты такой, как я тебя и представляла. А еще я чувствую напряжение. Оно давно держит тебя, не так ли?

— В той или иной форме, полагаю, с момента возвращения в Янтарь.

— Любопытно, — сказала она, — а был ли ты счастливей до того, как вернул память?

— Это один из тех некорректных вопросов, — сказал я. — К тому же я мог быть мертв, если б не вернул ее. Давай пока отложим эту тему, ведь уже в те времена возникали дела, что приводили меня в бешенство, тревожили меня каждодневно. Я постоянно пытался понять, кто же я на самом деле, что я такое.

— Но ты был более счастлив, чем сейчас, или менее?

— Ни то ни другое, — сказал я. — Равновесно. Это, как ты понимаешь, состояние ума. Но даже если это и неправда, я никогда не смог бы вернуться к той жизни — сейчас, когда я знаю, кто я, сейчас, когда я обрел Янтарь.

— Почему нет?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Хочу понять тебя, — сказала она. — С тех пор, как я в Ратн-Я услышала о тебе, еще до того, как Рэндом рассказал эти истории, меня интересовало, что же гнало тебя к цели. Сейчас у меня есть возможность — не право, конечно, просто возможность, — и я почувствовала, что, может, проще спросить тебя.

Я расплылся в полуулыбке.

— Хорошо, принято, — сказал я. — Посмотрим, могу ли я быть честным. Сначала меня гнала ненависть — ненависть к моему брату Эрику — и желание трона. Спроси меня во время возвращения, которое из этих чувств сильнее, и я бы сказал, что это вызов трону. Хотя теперь… теперь мне пришлось бы признать, что все дело было в ином. Я не сознавал этого до последней минуты, но это правда. И Эрик мертв, и ничего не осталось от того, что я чувствовал тогда. Остается трон, но сейчас я вижу, что чувства мои к нему сумбурны. Существует вероятность, что при нынешних обстоятельствах ни у одного из нас нет на него права, и даже если избавиться от сомнений моей семьи, то сейчас я не стал бы его занимать. Сначала нужно восстановить в королевстве стабильность и ответить на гору вопросов.