Василий Кузьмин: Кэр-десятник

— Не, правда ли… Она будоражит что-то внутри, десятник?

Знакомая речь на секунду повергла меня в изумление, не сумев, впрочем, заставить сбиться с шага. Клянусь своими костями, не будь я твердо уверен, что слева от меня стоит такой же немертвый как и я, я бы решил, что он принадлежит живому… наверное даже живой женщине! А левый номер тем временем продолжал, а может и продолжала, рассуждать вслух:

— Эта живая, эта плоть и кровь…Она чудесна, во всяком случае, когда спит, а не дает советы, какого размера должно быть отверстие в мешке. Я теперь понимаю, почему вы сохранили ей жизнь, десятник…

Сюрприз, сюрприз…После подобных слов у меня осталось лишь два варианта: либо у нас такой уж специфический десяток, где все немертвые какие-то слегка живые, либо… либо то, что произошло со мной — это начало эпидемии, и, рассыпаться мне на части, если это не связано с тем стариком в горах и камнем у меня в напоясном мешке!

— Так значит, боец, вы тоже не так просты, как кажетесь, да?

— Да, командир. И я благодарна вам за это.

— Мне?

— Да. Вам. В тот миг, когда вы объяснили мне, что эту плоть и кровь нельзя убивать, что-то изменилось. Я заметила это позже, но именно в тот миг я начала мыслить, Не перебирать варианты исполнения приказа, а именно размышлять, оценивать себя и свои действия. Так что еще раз спасибо.

Хм, хм, хм — первый симптом налицо. Неужто все-таки свободомыслие — это заразно? Впрочем, есть еще второй симптом.

— Вам не за что благодарить меня — случилось, то, что случилось и, боюсь я здесь не причем. Но в любом случае рад знакомству, левый номер — мое имя Кэр. А вы… или так и оставить "левый номер"?

— Нет, уж "правый номер" — лучше не надо. Хотя, конечно, как сочтете нужным, десятник.

— Десятник считает нужным знать ваше имя.

А заодно, в порядке эксперимента, вернулась ли к тебе память или это на других немертвых, кроме меня не распространяется…

— Я… Я… Я помню! Мое имя Валешка, сэр! Рада служить под вашим командованием, десятник Кэр!

… Больно. Очень больно. Как мечом по сердцу резануло… хоть его у меня и нет. Эти слова — я уже слышал их, сотни, тысячи раз… О, да теперь я помню… помню все! Войну. Солдат. Мой десяток. Осаду. И смерть… Каждый час, каждый миг… Я помню все!

От нахлынувшего я на мгновение сбиваюсь с шага, чуть не сталкиваясь спиной с идущим сзади солдатом…

— Десятник, что с вами?!

— Ничего, ничего — я машинальным, таким человеческим, жестом приглаживаю непослушные детские волосы — просто вспомнилось кое-что…

Ну, да кое-что: например, как мы еще живые маршировали по этой же самой дороге. Только в другую сторону. Или как осаждали тот же город, освобождая его от войск врага… От войск, того, кого теперь называем Хозяином…

Если бы кто-нибудь мог наблюдать за марширующим войском со стороны, первым на ум ему бы обязательно пришло сравнение с морем. Разумеется, не с ласковым, теплым морем юга, но с безжалостным и мрачным северным морем, чьи воды год за годом, день за днем накатываются на пустынные берега и моют гранитные утесы фиордов. Те же серо-стальные, блестящие на солнце волны и тот же нескончаемый гул… Впрочем, одно явное отличие все же было: оказавшийся на пути морской волны имел несравнимо большие шансы на выживание, чем пересекший дорогу армии немертвых…

Ряд за рядом, десяток за десятком, сотня за сотней… Построенное походной колонной двадцатитысячное войско мертвецов растянулось более, чем на километр. Тысяча рядов, по двадцать воинов в ряд — и за каждым необходим контроль. Для того и снуют сотники вокруг и внутри войска, чтобы следить, что ни один из вверенных им воинов не провалился в овраг, не был унесен течением при очередной переправе, или просто не застрял в кустарнике, нарушая тем самым строй. Разумеется, когда армия марширует не через поля и леса, а по проторенной дороге — работы у сотников всяко меньше, но приказ есть приказ — и сотник обязан проверять любое нарушение строя — и уж тем более такое, которое распространяется по войску, как рябь по воде….

Немертвый солдат чуть наклонился вперед, приняв у впереди идущего кожаную флягу и уже собрался развернуться вполоборота, дабы передать ее идущему позади, когда сквозь гул шагов пробился голос сотника.

— Ты. Отдай это мне.

Не сбиваясь с шага, немертвый протянул фляжку стоящему левее него, тот с в свою очередь передал ее еще левее — и так, пока, наконец, до краев наполненная фляжка не легла в протянутую руку сотника. Тот несколько мгновений крутил ее в руках, затем, плеснул немного грязной, застоявшейся воды на ладонь свободной руки, внимательно посмотрел на нее и, наконец, кивнув каким-то своим мыслям, вылил все содержимое фляжки в придорожную грязь. Все это бы, впрочем, не стоило даже упоминания, если бы дальше сотник не замер на месте, как вкопанный, напряженно всматриваясь в кусты, растущие вдоль обочины. А затем, словно приметив что-то знакомое, не шагнул бы с дороги, с треском проламываясь сквозь заросли, при этом так и не выпустив из руки злополучную фляжку…