Джеймс Блэйлок - Война миров

Лайза подошла сзади, неся собственную коробку. «Что ты делаешь?», скептически спросила она.

«То, что делают все», ответил он. «Гружу машину. Одна коробка мне, одна тебе, делим поровну.» Он дружелюбно улыбнулся, взял у нее коробку и поставил ее на сидение рядом со своей, осознавая, что не слишком удачно подобрал слово. Не было времени объясняться.

Она помедлила мгновение, словно о чем-то хотела поспорить, но вместо этого схватила у него еще одну пустую коробку и направилась к дому. Через три шага она остановилась и повернулась. «Нам надо забрать кучу вещей», сказала она, поднимая бровь.

«У нас мало времени», ответил он. Громкоговоритель как раз снова забубнил, металлически выговаривая слова эвакуационного сообщения где-то на примыкающей улице.

Она пошла дальше без единого слова, что по-видимому не было добрым предзнаменованием. Однако, истина заключалась в том, что она никогда не понимала его лампу больше, чем понимала шар для боулинга или игрушечные поезда. И все-таки он действовал в высшей степени рационально, когда был готов поровну поделить пространство в машине, сколько бы мало его не было. Они женатая пара; они обязаны идти на уступки, как она сама объясняла ему прошлым вечером. Он открыл багажник, который был пуст, если не считать пары стадионных одеял, запаски и дорожного атласа. Все это может остаться. Он снова пошел вверх по дорожке в открытые ворота. Если это есть некий семейный тест, проверяющий их способность встретиться на полпути, то он к нему полностью готов.

Он огляделся в гараже изучающим глазом. Не следует быть чрезмерным, в Эскорте нет места излишествам. Коробки с игрушечными поездами лежали стопкой у задней стены, но ни одна из них не вошла бы в Эскорт, даже если оставить крышку багажника открытой. Их следовало бы перебрать и перепаковать, но для этого нет времени. Полцарства за фургон, подумал он, поворачиваясь к поездам спиной. На верстаке лежала пара оленьих рогов, подаренных ему дядей Оскаром двадцать с лишком лет назад. Они прикреплялись к доске красного дерева с кожаной полоской, где стояло его имя. Оскар, его любимый дядя, сейчас уже умер, что является достаточной причиной не оставлять рога пришельцам. До него дошло, что рога образуют клетку размером с громадную корзину, куда можно заложить все, что угодно, поэтому они сами фактически не будут занимать места.

Сумка для боулинга тоже стояла на верстаке, но в данный момент он игнорировал ее и вышел в ночь, неся рога и торопясь вниз к машине, где положил их в багажник. Потом он перенес коробку с одеждой с заднего сидения и запаковал набор путешественника и все остальное среди гнутых отростков рогов. Он помедлил над рубашкой для боулинга. Почему бы не надеть ее?, спросил он сам себя, и без дальнейших раздумий натянул ее поверх свитера. Она была немного помятой, однако мгновенно придала ему ощущение безопасности, неких доспехов от грозящих пришельцев. Он пристроил лампу среди одежды в роговой корзине и проверил часы: отправляться надо уже через десять минут.

Подхватив еще одну пустую коробку, он вернулся в гараж. Он потратит на себя еще две минуты, а потом, повинуясь долгу и идя на уступки, все оставшееся время отдаст Лайзе. Он услышал, как захлопнулась дверца машины, пока был в гараже — Лайза за работой. Хорошо. Он схватил свой шар для боулинга вместе с сумкой и прочим и темную коробку, полную рыбьей блесны, что принадлежала его отцу. Там же стояла коробка, наполовину полная старыми журналами «Mad», которые он хранил с детства, и еще одна — с виниловыми пластинками. У него больше нет крутилки, но всегда же можно ее купить…

Он взглянул на пару старых выцветших конвертов и на него нахлынула волна ностальгии. Пластинки составляли солидную часть его прошлого, а без прошлого он был почти ничем, обрывком картона, прожившим утомительную жизнь-мгновение. Его снова пронзила епифания, когда он взглянул вверх на полки в свете летающей тарелки пришельцев — эти предметы, заброшенный в темный лимб шкафов и гаражей, в каком-то существенном смысле слова были им. Человек определяется хламом собственной жизни. Даже волочащийся нищий что-то имеет в своей краденой магазинной тележке, что-то такое, что он будет стремиться сохранить, каким бы жалким оно ни было. Поэты понимают эту истину. Жены, очевидно, нет.

Он запихнул вместе журналы и пластинки и пошел обратно по дорожке, неся это бремя. С холмов раздавался новый шум, звучащий как рев и выхлопы громадного двигателя, пробудившегося к жизни, наверное, это прогревались лучи смерти, испарители крови, вакуум-душилки, анатомические пробники. Он прибавил шагу, побежав вприпрыжку по дорожке, где чуть не столкнулся об оленьи рога, валяющиеся на траве с его барахлом, аккуратно упакованным внутри. Лайза выкинула их из багажника.