Олег Говда - Сабля и крест

Замыкал чамбул, извивающийся, словно тянущийся по пыльной дороге размотанный аркан, одинокий всадник. Уверенная осанка, недорогой, но добротный доспех, быстрый взгляд и отмеченное несколькими шрамами лицо, выдавали в нем бывалого воина. Это Кучам — воспитатель молодого хана в ратной науке. Аталык, приставленный к Салах-Гирею с самого раннего детства. И, если его выученик не пройдет испытание, аталыка ждет смерть. В бою или от рук палача. Плохой наставник никому не нужен.

Вот он внимательно огляделся, подержал над головой послюнявленный палец, посмотрел на солнце из-под приставленной ко лбу ладони, а потом тронул своего бахмата коленями и погнал вдогонку молодому хану.

— Останови отряд, повелитель! — крикнул еще издали, тем характерным для бывалого воина гортанным голосом, слышимым издалека и не создающим эхо даже в горах.

— Что случилось, Кучам? — придержал коня юноша. — Ты чем-то встревожен?

— Хоть молодой господин уже давно переступил тот порог, когда нуждался в моих советах, я все же дерзну напомнить, что до Тивильжанского брода осталась всего пара верст.

— Спасибо за заботу, но нельзя напомнить то, что не забыто, — надменно ответил молодой хан. — Неужели мой наставник думает: я не ведаю, куда веду чамбул?

— Нет, светоч моих глаз, я так не думаю, — с легким поклоном спокойно ответил воин. — Но ты не меняешь шаг и не отдаешь распоряжения на отдых. Вот я и осмелился вмешаться в твои мысли.

— Не понимаю, почему ты хочешь остановить меня на полпути к славе?! — удивился юноша, и мягкая улыбка на его лице сменилась выражением нетерпимости. Он ведь уже видел себя со сверкающим ятаганом в руке, которым налево и направо рубит русые головы. Воспаленное воображение юноши живо рисовало ему захваченные урусские селения, горы золота и самоцветов… В его объятиях извивались прекрасные пленницы… А тут — какое-то досадное недоразумение, явно нарочито придуманное придирчивым наставником.

— Потому, что сумерки только начинают опускаться на степь, и если мы будем двигаться дальше, то выйдем на речной берег задолго до наступления тьмы. А русы зорко стерегут свои земли. Казаков можно ненавидеть и презирать, но пренебрегать их дозорами нельзя.

— 'Волк любит ночь'?

— Да, мой повелитель, — изобразил поклон аталык. — Слова, произнесенные твоим прославленным прадедом, пусть станут путевой звездой всем правоверным воинам, на пути к победе. Я уже достаточно стар и поэтому не так бесстрашен, как мой господин, а кроме того — давно не был здесь…

— Чего ты хочешь, Кучам? Говори яснее!

— Прежде чем соваться к переправе, пусть чата Ибрагима поглядит: что там и как? Мне так будет спокойнее.

Юноша на мгновение задумался, покачивая головой в такт собственным размышлениям, а затем поднял кверху десницу с зажатым в кулаке кнутом. Очертил им над головой круг и рывком кинул вниз. Чамбул с некоторым замедлением остановился, а десятники опрометью ринулись к хану за приказами.

— Тут где-то рядом, чуть левее, должен быть небольшой буерак, — подсказал аталык.

— Нет, — решительно отмахнулся юноша. — Зачем? Прятаться нам не от кого. А долго ждать не придется. Переправимся на урусский берег этой же ночью. Выслать к броду разведчиков. Выставить дозорных. Остальным — отдыхать. Коней расседлать и напоить. Воды не жалеть. Река рядом. Огонь не разводить. Ждем наступления сумерек. Все. Аллах с нами.

— Аллах с нами…

Десятники низко поклонились и рассыпались по отряду, а вскоре только с высоты птичьего полета можно было заметить среди пожухлых трав четыре сотни дремлющих лошадей и две — людей.

Юный хан разлегся навзничь на подстеленном слугой ковре, подложив под голову мягкую подушку, а рядом, на горячую, как печь, землю, присел аталык.

— Хочешь еще что-то сказать, Кучам? — заметил нерешительность на лице старого воина Салах. — Говори, мои уши всегда открыты для твоих мудрых слов.

— Даже не знаю, как объяснить, достойный, — начал тот. — Тем более что я сам советовал направить чамбул к Тивильжану…

— А теперь твое решение изменилось?

— Не подумай, о светоч глаз моих, будто в душу старого воина закрался страх, и что я верю своим предчувствиям больше чем разуму. Но они возникают не на пустом месте, а выписаны по моей шкуре казацкими саблями.

— Ни мой отец, ни я сам, никогда не сомневались в твоей храбрости, достойный Кучам. Что же касается твоего опыта, то долго придется искать в наших степях багатура, знающего о запорожцах больше тебя. Говори, что тревожит твой дух?