Наталия Сова: Здесь, на краю земли

В чем-то суеверные эти дурни были, наверно, правы. В последнее время, то ли от пищи здешней, то ли от климата наваливалась на меня после обеда такая лень, что мог я только сидеть, развалясь, в кресле и, полузакрыв глаза, слушать Фиделина, который с удовольствием потчевал меня разными занимательными историями. Он сидел у окна и говорил нараспев, щурясь на белесое пятно солнца:

— И молвил Зэ-Боброзуб, обратясь к королевским посланникам: «Ни одному чужеземцу не позволено называть эту землю своею, ибо земля эта принадлежит моему народу. И если король… это, не согласен, пусть будет война.»

Хм, подумал я, это ведь где-то здесь все происходило. Лет триста тому назад. Зэ-Боброзуб. Он поднял восстание против Горна Восьмого, отвоевал у него свою болотину и даже готовил поход на столицу. Но то была эпоха Великих Завоеваний, и подобные приключения ничем хорошим кончиться не могли. Армию Боброзуба в конце концов разбили, а самого его торжественно казнили в столице. По легенде, он похабно ругался на эшафоте и плюнул в сторону короля. Ничего-то здесь не осталось от тех героических времен. Одни только байки, да еще легкая неприязнь местного населения к королевской власти. Сейчас бедолаге Зэ повезло бы куда больше. Король Йорум в подметки не годится Горну Восьмому, и королевство давно уже не великая империя, ведущая великие войны. И давно уже разнообразные народные герои атакуют со всех сторон, стремясь захватить как можно больше. Я на звание народного героя не претендую, но с таким замком вполне могу претендовать на кусок пирога империи. Скажем, земли вокруг Даугтера, потом, разумеется, все, что лежит выше по течению рек, до самой Гары. А потом, кто знает…

Стоп. Замка у меня пока нет. Есть недостроенный первый этаж, толпа крестьян, таскающих кирпичи, веселая компанию бродячих каменщиков и вдохновенный мастер. И черт знает, что они, в конце концов, построят. Перегрин время от времени рассказывал мне, как продвигается дело, и постоянно твердил, что замок получается очень необычный, подобных ему нет и в ближайшее столетие не предвидится.

С некоторым недоумением я оглядывал широкий квадратный двор, еще не вымощенный и превратившийся под дождями в грязное месиво, не слишком могучие стены и едва начатую шестигранную главную башню. Ничего уникального я во всем этом не усматривал. Сотни таких крепостей разбросаны по Западным Равнинам, и неприступными их назвать язык не поворачивается…

Фиделин как-то незаметно закончил рассказ про Зэ-Боброзуба и перешел к своей любимой истории о том, до чего же ловко малыш Перегрин развалил старый Даугтер. Он рассказывал эту историю уже раз десять, всегда с новыми подробностями. Сегодня, будучи в ударе, он излагал особенно цветисто. Были упомянуты и светлая ночь, и зловещая полная луна, и далекий вой собак где-то на равнине, посвист ветра в ушах. И как малыш отвел всех подальше и велел стоять тихо и смирно, а потому что ночь была светлая, все разглядели его лицо, и как он смотрел на крепость, а крепость возьми да и развались.

— Глядим, западная башня только и стоит. А остальное — начисто. Я варежку разинул и закрыть не могу. Кухарки в рев. Барг Длинный и вовсе в обморок грохнулся. Мыслимое ли дело! Тут, конечно, все на малыша совсем по-другому посмотрели. Могущественный волшебник, одно слово. Ладно бы, там, дунул-плюнул или слово какое сказал, а то ведь глянул только. А она и рухнула. Да так аккуратненько. Даже камешки, это, рассортировались. Какие побольше, какие поменьше.

Камешки — это было что-то новое.

— Врешь, — лениво ответил я.

— Чтоб я сдох! — Он вытаращил честные глаза. — Вот если бы вы, господин, вышли…

— Что ты сказал?

— То есть не вышли, а это… ну… я не о том. Камешки эти всякий мог видеть, кто рядом был, а вас не было, так вот я к тому, что если бы вы тогда из западной башни бы вышли…

— По горбу? — спросил я.

Он испуганно умолк.

Я хорошо запомнил ту ночь. Она действительно была неправдоподобно, сказочно светлой. Все увидели, как превращается в сортированные камешки трухлявая крепость эпохи Великих Завоеваний. Все, кроме меня.

С большим трудом втолковал я Перегрину, что выходить мне на равнину не хочется. Он все повторял, что даже находясь в западной башне, с которой ничего не случится, я подвергаю себя опасности, употребил смешное выражение «шальной кирпич», и уговаривал меня не капризничать и отойти вместе со всеми на расстояние полета стрелы. Ничего не стоило просто вышибить его за дверь, но в его глазах была такая искренняя за меня тревога, что я усадил его напротив и, как мог, рассказал все.