Марго Ланаган - Черный сок

Но не в этом ли смысл среднелетия? Он больше не ребенок. Взрослый человек, мужчина. Дот повернулся на бок, обвил голову руками, как делала Ардент, и уснул.

Он не собирался бежать. Такой мысли просто неоткуда было взяться. Просто двумя днями позже, когда мужчины заполночь вернулись с ярмарки, Дот проснулся от их голосов и уже не мог заснуть. Все утихло, снаружи не доносилось ни звука. Он поднялся и вышел из дома. В небе стояли крупные звезды. Не оглядываясь, он быстро пошел прочь по отцовской дороге, хорошо различимой в звездном свете. В путь он не захватил ничего. Даже мыслей.

Когда Дот вышел к людям, солнце уже стояло высоко. Он брел к выросшим из пустыни башням и куполам, спотыкаясь от жажды и усталости, но чем ближе подходил, тем тверже и увереннее делался его шаг.

Ярмарка уже закончилась, поэтому город не встретил его ожидаемым средоточием суеты. Улицы были оживлены, однако давления толпы не ощущалось; запахи животных и еды витали в воздухе порознь, не сплетаясь в плотные неразделимые смеси. Чудеса тоже присутствовали: особняки, облицованные розовым камнем, животные, жующие покупной фураж, урчащие экипажи, бегущие сами по себе, без уклона и тягловой силы. Прохожие щеголяли в нарядах, которые Бард сурово осуждал. Пестрые букеты дорогих тканей играли эмблемами: то коронованной головой, то соцветием, то тортом на ажурной подставке. Блеск драгоценностей слепил глаза. Шеи женщин были окружены ожерельями, в ушах покачивались тяжелые серьги. У мужчин пальцы были унизаны золотыми кольцами. Чем дольше Дот смотрел на эти излишества, тем отчетливей ему казалось, что сам Бард, белый и праведный, сопровождает его в этой экскурсии по грешному миру. Доту хотелось стряхнуть невидимую Бардову руку с плеча. Он тоже был не прочь завернуться в пеструю ткань с эмблемой и стать жизнерадостным горожанином, который, встретив на улице чопорного Барда, смерил бы его удивленным взглядом, как сделала только что женщина с водопадом бус на груди, или буркнул бы невнятное приветствие, как тот высокий парень в куркумовых желтых штанах и лазоревой рубашке.

Дот еще ни разу в жизни не был так голоден. На площади он зашел в пивную, где наполнил желудок сырой водой и немного посидел, собираясь с мыслями. Затем он продолжил прогулку и к полудню достиг окраины города. Там ему встретилось манговое дерево, призывно покачивающее ветвями. На земле лежали спелые лопнувшие плоды. Три крупных манго привели его душу в порядок. Умывшись у колонки, он отправился дальше.

Впереди показался гигантский загон для коз. Такого количества животных Дот никогда не видел. Разглядывая их сквозь прутья ограды, он приметил пять или шесть больных, со свалявшейся шерстью и сыпью у рта. Перед дверями небольшого домика стоял молодой человек. Дот подошел к нему и спросил:

— Кто хозяин этих коз? И почему они так неухожены?

— Это козы баронессы, — тускло ответил парнишка. — А почему ты решил, что они неухожены?

— У них нешуточная парша. Надо кормить чистолистом, если хотите, чтобы стадо дожило до зимы.

Этот парнишка впоследствии стал хорошим другом; его звали Курик, и он любил повторять: «Боже, до чего прямолинейным грубияном ты тогда был!» Впрочем, грубиян или не грубиян, Дот знал о козах больше, чем все пастухи баронессы, вместе взятые, и Курик живо устроил его на работу. В обмен за науку о козах Доту предстояло узнать много нового о мире.

«А уж как спрашивать начал, — смеялся Курик, — никому прохода не стало! Все ему расскажи: и про купца, и про уборщика, и про солдата, и про ткача, и про детей-побирушек, играющих с огнем. И все ему надо попробовать, у каждого трактора за рулем посидеть, на каждую ярмарку съездить. Будто в одном человеке сидит шестьдесят!»

«Оставь его в покое, отец! — говорил Самед. — Он просто оголодал. Парня всю жизнь держали в чистоте и святости. Немудрено, что он стал тащить в рот всякую гадость!» — и пальцем, на котором красовался крупный перстень, Самед подсаживал Дота под ребро.

Дом для Многих явился Доту во время поездки в другой, еще более открытый мир. Они с Куриком и Самедом брели через жуткий запах водорослей и копченой рыбы, пропитавший Порт-о-Лорд, и вдруг в одной из витрин, на обитой черным бархатом подставке, предстал перед ними он . Если Дом для Троих был сделан из потертого темного дерева, то Дом для Многих тускло поблескивал кроваво-красным стеклом, окантованным серебряными полосками. Если у Дома для Троих торчало два желтых зуба, то у Дома для Многих был полный набор: и ослепительно-белые, и скользко-черные, да еще на другой стороне батарея круглых кнопок. Там, где комнаты Дома для Троих соединялись хрупкой бумажной гармошкой, из которой сыпалась пыль, у Дома для Многих красовались мягкая красноватая кожа.