Вячеслав Шторм: Матушка

– Марк! Отведи василевса в свою комнату и обменяйся с ним одеждой.

Удивление в глазах Константина и воинов. Понимание в глазах сына.

– Обменяться одеждой? Но заче…

– Константин! – Она впервые обращается к своему царственному гостю по имени, да еще и таким тоном. – Делай, что тебе говорят! Сынок, повесь ему на шею амулет. Во имя всего святого, дорогой, да скорее же! Может статься, мы уже опоздали… Теперь вы двое. Вы готовы умереть за своего василевса?..

– Я доволен тобой, жрица. Ты и твой младший сын будете жить. Хочешь чего-нибудь еще?

Насмешливый, полный презрения голос. Все правильно, только так и можно разговаривать со слабой женщиной, которая всецело в твоей власти. Которая струсила и предала доверившегося ей, купив две жизни за одну. Нет, не за одну. За три.

Они могли выдать. Они могли сбежать. Они могли бросить оружие и молить о пощаде. Возможно, они бы ее даже получили, ведь сартанам нужна была только голова Константина.

Солдаты Империи сражались отчаянно, до последнего. Будто и впрямь защищали своего василевса. Да они и защищали его. А потому – держаться! Держаться, ни взглядом, ни жестом не выдавая себя! Ради них. Ради Проба и Марка.

– Господин! – Она покорна, как вода. Ее голос дрожит не от перехлестывающих через край ненависти и горя – от страха и алчности. Она смотрит не на тело своего мальчика, переброшенное через седло врага. Не на струйку крови, текущую из его рта на землю. Она смотрит на четырех лошадей без всадников. Могучих, выносливых, быстроногих сартанских лошадей. За одну такую опытный барышник, не торгуясь, даст пять солидов. Они куда лучше тех, которые сейчас стоят на конюшне.

Глаза степняка сузились, уголок губ под черной щеткой усов зло приподнялся. Казалось, еще миг – и сартан ударит Ирину. Рука с плетью дернулась, но в последний момент остановилась.

– Похоронишь убитых. Всех вместе, с оружием! – выплюнул он и что-то коротко пролаял своим людям.

Она смотрела вслед всадникам до тех пор, пока они не скрылись из виду. Потом подошла к оставленным лошадям. В чересседельных сумках – вяленое мясо, лепешки, овечий сыр. Два полных меха с водой, прочный и длинный сыромятный ремень. У одной к седлу даже приторочен горит с луком и дюжиной стрел.

За спиной послышались шаги.

– Поскачешь на одной, а вторую поведешь в поводу, на смену, – не оборачиваясь, приказала Ирина, проверяя подпругу.

– До Кастропля не меньше десяти дней пути, – расширенные глаза Константина смотрели на нее с каким-то суеверным ужасом. – Места дикие, в округе полно мародеров…

– …не останавливайся без нужды и ни с кем не разговаривай, – будто не слыша его, продолжала женщина. – Сначала поедешь через холмы, по течению реки. Как повернет – увидишь виноградники. Обогнешь их слева – будет дорога, ведущая в горы. Она старая, но так даже лучше – меньше любопытных глаз. На развилке свернешь снова налево – выйдешь к Виа Легио. Там уже не жалей коня, гони что есть духу.

– Даже если я доберусь… Меня ведь даже не подняли на щитах, и Никифор… он может не послушать меня… не поверить…

Резко обернувшись, Ирина сгребла юношу за одежду на груди, так что ткань затрещала, яростно затрясла:

– Значит, ты заставишь его послушать и поверить! Понял?! Заставишь! Никифор Лев – всего лишь солдат, а ты – его повелитель! Василевс! Хозяин Империи!

Губы юноши задрожали, на глаза навернулись слезы. Не выдержав, женщина порывисто обняла его, крепко прижала к себе, гладя вздрагивающие плечи.

– Ты справишься, мальчик! – шептала она, не чувствуя собственных слез. – Обязательно справишься. Ты сильный и смелый, руки Лунной Госпожи простерты над тобой, а я буду молиться за твой успех. Вот увидишь, все будет хорошо. Солнце Империи обязательно взойдет снова…

– Кто… кто это – Лунная Госпожа?

– Это богиня, великая и милостивая. Ее образ уже спас тебя, отведя глаза сартанам, будет хранить и впредь. А теперь – скачи!

– Я вернусь, – вытерев рукавом глаза, глухо пообещал Константин, робко прикоснувшись к серебряному кружку под туникой на груди. – Я обязательно вернусь… матушка!

Во внутреннем дворике разливался запах жасмина. Ирина закрыла глаза и постаралась дышать медленно и глубоко, не думая о боли в груди.