Олег Котенко - Слово Говорящего

— Да еще какая! — Женя похлопал ладонью по папке. — Эсэс рисовать буду! Уже все утверждено!

— Женя, я же просил, — поморщился я. — Выражайся ты по-человечески!

Художник улыбнулся, махнул рукой и поскакал дальше.

Эсэс — это собрание сочинений. Да, в самом деле подвезло Кашарину… И неважно, что за ним перерисовывать будет парнишка Игорь с незвучащей фамилией Скачок, старательно подражая стилю, за рисунки Жене заплатят.

А стиль у Кашарина известно какой — взять бумажный лист, вымазать старую зубную щетку краской, а потом, оттягивая пальцем ворс, забрызгать бумагу. В конце же — пририсовать пару кошек и неразборчивую человеческую фигуру вдалеке. Когда старается, еще ничего, более-менее получается, а в остальном… Художники в секции иллюстраторов его между собой Кашмариным зовут.

В преподавательской было пусто и пыльно. Я положил портфель на стол, стал у окна, закурил. У меня есть еще пятнадцать минут до начала пары, можно постоять и посмотреть на город. Что же может быть красивее? Конечно, только море в эту же пору года и дня или какой-нибудь сосновый бор. Солнце еще не повернулось к окнам, тогда здесь станет душно и жарко, а пока — самое то. Передо мной, внизу, раскинулся проспект Свободы, залитый светом, пока еще не забитый автомобилями и людьми и оттого кажущийся немного сонным.

Открылась, скрипнув, дверь.

— Доброе утро, Михаил Иосифович.

Конечно же, я узнал голос, и оборачиваться мне расхотелось. Но из соображений вежливости…

— Здравствуйте, Анна Борисовна. Вы с занятий?

Анна Борисовна Шмуц, специалист по стилистике, была бледна и, судя по перекошенному рту, взбешена. Она тряхнула головой, отчего качнулась невероятная, какие уже лет двадцать не носят, прическа, упала на стул и сунула в рот сигарету.

Интересно, как женщине удается вызывать отвращение одним своим внешним видом, не говоря уже о поведении?

— С занятий, — она выпустила дым сквозь зубы. — Долбаные писаки, жопорукие. Уже разжеванное им в рот пихаешь — нет, один хрен выплевывают.

Я мысленно улыбнулся и поздравил себя. Да, это тебе не толстолобиков своих воспитывать, сынков слабоумных. Это они после моих лекций такие, «писаки» эти!

— Сейчас пятая группа у вас? — процедила Караваева. — Вы уже вставьте им поглубже, сделайте одолжение.

— Что же я им могу вставить?

Анна Борисовна захихикала:

— Ну, это уж вам виднее!

Ага, ага…

Шагая по коридорам Дома сочинителей, я перечислял в уме имена тех, кому я бы с радостью, не по необходимости подал руку. Тех, кто сохранил хоть какую-то трезвость рассудка в этом мутном омуте, заросшем мертвой травой. Оказалось не так уж много. Совсем не много. Человек пять, стоящих по колено в болоте.

Аудитория была заполнена под завязку — новый призыв, как говорится, солобоны зеленые. Идя сюда, они действительно думали, что их научат писать. И я уж из штанов выпрыгну, но постараюсь не уничтожить в них эту мысль, как методично уничтожали в нас. Но мне повезло, я поздно попал в ряды сочинителей.

Но что-то было не так. Студентишки сидели тихо. Только войдя, я заметил стоящего у двери Стумпфа.

— Георгий Максимович? — растерялся я. — Доброе… утро.

— Здравствуйте, здравствуйте, Михаил Иосифович, — прищурился директор. — Не возражаете, если я поприсутствую? Чувствую, забывать я стал все, а ведь раньше…

Стумпф мечтательно закатил глаза и отправился на задний ряд. Там и уселся.

Очень приятно, ничего не скажешь. Черт тебя принес…

Полыхнула мысль: «Настучали!» Я провел взглядом по рядам лиц. Где-то здесь, получается, сидит зараза, которая на меня стучит. Значит, все зря? Значит, не хрен было тут распинаться?

Ну, это я потом проверю. Искать, понятно, среди идиотов надо — пообещали диплом взамен на, а он и упал на задницу. И ножки задрал. Щ-щенки… Но не все же! Не могут же все быть одинаковыми! Хотя и сидят тут человеки преимущественно двух стандартов, «атлет» и «ковбой», только пять-шесть «викингов», хотя и сделаны они все по одному шаблону, но все равно не могут они быть одинаковыми!

— Так. Тетради открыли, быстро с доски переписываем.

Я достал из стола брошюрку с программным планом, полистал, стараясь закрыться спиной от аудитории. Острый холодный взгляд Стумпфа торчал у меня в затылке, как стрела. И, медленно вращаясь, входил все глубже. Я, конечно, чуть прикрылся, осторожно, чтобы это не выглядело невежливо, а значит — подозрительно.

Так, сегодня двадцатое, по плану — общие приемы описания. Я стал переписывать из брошюрки на доску номера и названия учебников. В этом списке оказался и тот самый сборник фраз, который последние несколько месяцев валяется у меня на балконе.