Генри Олди - Чудовища были добры ко мне

Каша лежала в брюхе грудой влажной земли. От лука горело во рту. Вульм набрал в кружку воды, сделал глоток — и, закашлявшись, выплюнул все обратно, едва в кухню влетел шустрый воробей. Магическая преграда, с легкостью препятствующая зимнему ветру, не стала помехой для птицы. Сделав пару кругов под потолком, воробей сел на стол, прямо на луковую шелуху. Склевал горку хлебных крошек, сверкнул на Вульма черной бусиной глаза.

— Свободен, — сказал воробей мужским, низким голосом. — Я больше не нуждаюсь в твоих услугах. Деньги оставь себе. И вот еще…

Он встопорщил перья, хлопнул крыльями.

— Уходи из башни, волк. А лучше, из города…

— Это угроза? — спросил Вульм.

— Это добрый совет.

Подпрыгнув, воробей рассыпался щепотью заячьего меха.

Ладонью Вульм сгреб все в помойное ведро — крошки, шелуху, останки воробья. Надо уходить, подумал он. Что я здесь забыл? Припоздаешь, и заставят дворцы штурмовать… Отвечая его мыслям, сверху раздался дикий крик Циклопа. Так вопят, если в ляжку вцепился бешеный пес. Проклиная свою дурость, Вульм кинулся прочь из кухни. Бегом, по ступеням, забыв про больную ногу, крепко сжав в кулаке тесак для разделки мяса — вихрем он одолел лестницу и ворвался в спальню к Циклопу. Сердце колотилось так, словно хотело проломить клетку ребер. В колено забили ржавый гвоздь. Доведись Вульму с кем-то драться, проще было бы зарезаться самому. По счастью, никого, кроме Циклопа, в спальне не обнаружилось. В ночной рубахе до пят, дрожа всем телом, сын Черной Вдовы стоял у кровати на коленях. В левой руке он держал зажженную свечу, а правой тянулся к массивному перстню, валявшемуся перед ним на полу. Едва пальцы Циклопа подбирались к перстню ближе, чем на пядь, воздух начинал слабо искрить. Похоже, минуту назад перстень шарахнул Циклопа молнией, когда тот надумал взять украшение.

— Он!.. он ударил меня…

— Чей это перстень? — спросили за спиной Вульма.

— Газаль-руза…

Отстранив Вульма, в спальню вошел Симон Остихарос. Старец был голым, если не считать полотенца, обернутого вокруг чресел. Колодезным журавлем маг воздвигся над перстнем, изучая опасную драгоценность.

— Я… — бормотал Циклоп. — Я хотел…

— Ничего не трогай, — предупредил старец.

— Я…

— Я имею в виду магические предметы. Остальное можешь брать без помех. Вульм, предупреди Натана. К вам это тоже относится.

— Что происходит? — прохрипел Циклоп.

Симон пожал плечами:

— Дни Наследования.

— Что?!

— Амброз объявил Дни Наследования. Простое имущество Инес безопасно. Зато все прочее имущество… Оно должно оставаться на своих местах, пока не выяснятся новые хозяева. Перстень Газаль-руза — ты брал его в настройку от лица Красотки?

— Да…

— Никто, кроме Газаля, теперь не сумеет взять его.

— Даже ты?

— Я, пожалуй, смог бы. Но тогда Злой Газаль сразу узнал бы, что Симон Пламенный вздумал его обокрасть. Зачем мне эта забота?

Циклоп с трудом поднялся на ноги. С опаской потрогал камень у себя во лбу. Нет, Око Митры не искрило, и молниями не швырялось.

— Полагаю, — заметил Симон, вытирая ладонью мокрую от пота лысину, — ты можешь трогать его без боязни. Вы слишком давно срослись. Это нам не следует рисковать. Видишь?

Старец потянулся к голове Циклопа — и отдернул руку, когда в «третьем глазе» зажглись кровавые огоньки, а сам Циклоп, застонав от боли, сжал ладонями виски.

— Это чудовищно! — вскрикнул сын Черной Вдовы.

И со вздохом поправился:

— Нет, неправда. Чудовища всегда были добры ко мне.

Ветхое рядно туч зияло прорехами. Сквозь одну, похожую на отпечаток детской ладони, сияла луна — мертвое солнце ночи. В других перемигивались звезды, колючие, как шипы терновника. Казалось, боги решили укрыть от людей россыпи запретных сокровищ, да так и не нашли хорошей, целой мешковины — набросили, что попалось под руку. Золоченый лик луны блистал холодно и ясно, пробуждая в сердце безотчетную тоску. От смутных предчувствий по земле, укрытой пуховым одеялом, волнами пробегал озноб, жуткий и сладкий. Башня покойной Инес ди Сальваре гномоном-исполином высилась средь заснеженных полей. Черная, противоестественно длинная тень от нее ползла по искрящейся целине, приближаясь к загадочной отметке, укрытой от глаз под зимним саваном. Онемев, притихли в страхе дома предместий. Ни огонька в окнах; не скрипнет снег под ногой припозднившегося гуляки, не взбрехнет спросонья хозяйский пес. Безмолвствовала темная громада Тер-Тесета, уповая на крепость стен и бдительность стражи. Караульщики — и те не осмеливались перекликиваться, опасаясь нарушить тишину, что объяла тварный мир.