Попова Александровна - Пастырь добрый

— Временами это бесит, — уже серьезно отозвался он. — Уж с десяток лет выворачиваемся наизнанку — что им еще надо? Работаем как должно, расследуем справедливо, никого не трогаем…

— «Пшел вон», «Святая Инквизиция, прочь с дороги» и «я сказал, молчать» — вряд ли способствуют установлению доброго отношения к Конгрегации, — заметил Бруно наставительно. — Брось, Курт; ты ждал, что тебе всякий встречный руки целовать станет?.. Знаешь, мне сегодня приснился кошмар — с твоим участием. На площади были разложены угли, над ними на вертеле висел Бернхард с яблоком в зубах, а ты, поворачивая этот вертел, поливал его стекающим жиром и приговаривал — «Adaequato, bene adaequato [212] Соответственно, весьма соответственно (лат.). »… В умах людских нечто подобное и возникает в голове при слове «инквизитор».

На усмешку подопечного он не ответил, лишь покривился, и минуту оба шли молча, прислушиваясь к тому, как с площади у церкви святой Агнессы доносится постукивание молотков — на возведение помоста бюргермайстер, невзирая на то, что сие его обязанностью не было, и выделил приличную сумму, и нанял мастеров. Керн, понимая, какое удовлетворение Хальтер находит в этих заботах, ему не препятствовал…

— В беседе с отцом Бенедиктом, — заговорил Курт уже серьезно, — я обмолвился, что желаю подать еще одно прошение о твоем освобождении от нашей опеки…

— Знаю, — отозвался помощник и, перехватив вопросительный взгляд, вздохнул. — Я ведь тоже с ним говорил… или, точнее, он говорил со мною.

— И — тебе было сказано то же, что мне?

— Судя по всему, да. Я свободен и могу валить на все четыре стороны.

— Ну, и хорошо, — пожал плечами Курт, — все равно ты у нас не прижился.

— Да брось ты, — хмыкнул Бруно снисходительно. — Мы отлично сработались в паре, и мы оба это понимаем; да и кто еще сможет тебя терпеть… Кроме того, он был прав, этот Крюгер. Не умею я жить просто так, а, как показала практика, ничего иного, кроме службы в Конгрегации, у меня должным образом не выходит. Сказал тебе отец Бенедикт, какой мне предлагается выбор?

— Сказал… Неужто ты впрямь на такое пойдешь? Так мечтал о свободной жизни — и снова решишься в неволю?

— Так ведь на сей раз — по собственному произволению.

— Странная тварь человек, верно сказал Дитрих, — вздохнул он, и Бруно помрачнел.

— Вот тебе еще одна причина. После всего, что я узнал, что увидел, после всего, что было — неужели ты думаешь, что я смогу просто отойти в сторонку и продолжить жить как ни в чем не бывало? Что смогу обитать где-нибудь в свое удовольствие, словно в мире все по-прежнему, как было для меня пару лет назад? Я могу что-то сделать; не мог бы — отец Бенедикт не предлагал бы мне остаться, а значит, это что-то сделать должен.

— Гляди-ка, — заметил Курт почти всерьез, — чувство ответственности — штука, оказывается, заразная… Но ты понимаешь, что это означает? Больше шанса тебе не дадут, и если через все те же пару лет ты вдруг захочешь все бросить — так просто это уже не выйдет.

— Навряд ли захочу, — невесело усмехнулся подопечный. — Жаловаться буду, нудить, брюзжать, но бросить — не выйдет не только потому, что не отпустят. Не смогу — сам. Отец Бенедикт сказал, что год я должен посвятить обучению, дабы должность помощника хоть как-то отвечала действительности; что ж, пусть так. Даже интересно…

— Не меня одного будут гонять по плацу, — отметил Курт. — Это греет душу. Когда еще кому-то плохо, собственные мучения уже кажутся вполовину меньше. А сказал он тебе, на какой срок ты попадаешь в эту упряжь? Может, ты попросту не в курсе…

— Нет, я в курсе. До конца срока твоей службы. Ну, если тебя не шлепнут раньше. Тогда я волен пересмотреть свое решение.

— Возьми на заметку, — посоветовал Курт наставительно. — Если захочется уйти — просто подсыпь мне яду в пиво.

— Дорого, — отозвался Бруно, поморщась. — Лучше я снова дам тебе кувшином по черепу. Или расскажу отцу Бенедикту, как ты намеревался вызвать Христа в Друденхаус — и он сам тебя прибьет.

Курт промолчал, застопорившись вдруг, и подопечный, проследив его взгляд, остановился тоже. Впереди, всего в десяти шагах от строящегося помоста, двое мальчишек раскручивали веревку, напевая какую-то считалку, а третий сосредоточенно поджимал ноги, перепрыгивая через веревочную дугу.

— Как мило, — покривился Бруно. — Наглядный пример изменчивости и вечности жизни…

— Ты слышишь, что они поют? — напряженно проговорил Курт, и тот ахнул: