Павел Комарницкий - Дева дождя

И только огненная фигура Великого Игвы Друккарги стояла незыблемо. Очевидно, дождь причинял ему страдания, как живому существу причиняет боль огонь, но монстр терпел. Он был очень, просто невероятно силён.

– И даже так вам не уйти! Я один…

– Ты – один! – раздался знакомый голос, перекрывая шум и плеск дождя. – И сделать ничего не сможешь!

Огненное чудовище резко обернулось.

– Ты?!

– Я, – волшебница Элора стояла под дождём, и на ней не было ни единой нитки. Может ли голая мокрая женщина выглядеть грозно? Да ещё как может!

– Жанна…

– Ты всё же произнёс одно из моих имён. Что дальше?

– Чего ты хочешь?

– Чтобы ты исчез.

– Я бессмертен, и ты это знаешь.

– То, что останется, уже не будет Великим Игвой, и ты это тоже знаешь.

– Будь ты… проклята…

– И проклятья твои бесполезны. Потому как я благословенна, и они через меня тоже. Здесь один навечно проклятый – ты!

Женщина вскинула вверх ладони, и аспидно-чёрная плита местного неба треснула, точно закопчённое стекло под ударом молота. Сеть ослепительно-белых трещин стянулась в огненный столб, и через долю секунды столб этот с грохотом рухнул на чёрную землю – в то место, где стоял огненный демон.

Однако и этой ничтожной задержки хватило. Фигура огненного монстра сжалась в точку и исчезла, и удар огненной молнии лишь оплавил мёртвую землю.

Марина даже головой замотала – в глазах плавали разноцветные пятна, перечёркнутые жирной полосой, идущей вертикально через всё поле зрения – след молнии на сетчатке глаза. Зрение и слух медленно восстанавливались, и вот уже сквозь зелень проглядывает окрестный пейзаж. Пятна призрачно светящейся адской плесени таяли, съёживались под дождём, но света отчего-то меньше не становилось.

– Всё-таки ушёл, гад… – мордашку Агиэля в этот момент было трудно назвать ангельской, и уж тем более миловидной.

– Не переживай, Ага, – Йорген обтёр ладонью лицо. – Мы его таки достанем. Точно тебе говорю. Правда, матушка?

– Святая правда, – улыбнулась волшебница… Элора? Жанна?

"Дурашка ты, Марина свет Борисовна" – ангел привычно уловил невысказанную мысль. – "А ещё Дева Дождя. Пора уже догадаться!"

– Динка, Динка!

Ответом было радостное повизгивание. Молодая овчарка-колли подбежала к хозяйке, умильно заглядывая в глаза, и тут же была вознаграждена овсяным печеньем.

– Избалуешь собаку, вконец испортишь, – покачал головой Алексей, ковырявшийся в мерно тарахтящем на холостом ходу моторе зелёной "Нивы".

– Запомни, Лёшик – любовью никого испортить невозможно.

– М-м? Вы так уверены, мадам Горчакова?

– То есть абсолютно!

Марина обвила мужа руками и сочно поцеловала.

– Ладно, я проедусь, проверить надо… – Горчаков захлопнул капот. – Хлеб-молоко в доме есть, или приобрести?

– Приобрести!

– Будет сделано!

Не дожидаясь, когда машина покинет двор, мадам Горчакова развернулась и пошла в дом, привычным взглядом окидывая свои владения. М-да… Домишко, конечно, был тесноват, зато с мансардой. Во всяком случае, не всем советским молодожёнам удаётся вот так, с ходу, обрести хоть какое-то жильё…

Весенний закат пламенел на полнеба, но в углах дома уже понемногу копились сумерки. Отчего-то Марине не хотелось включать свет. Она подошла к старенькому комоду в углу, который раньше русские крестьяне величали "красным". На комоде стояли фотографии в рамках, образуя импровизированный иконостас, и молодая женщина, помедлив, встала на колени, всматриваясь в портретные лица.

В центре располагалась фотография женщины лет тридцати… а может, ближе к сорока… или ей только двадцать с мелочью? В любом случае, лицо это было прекрасно той внутренней, одухотворённой красотой, какую не встретишь на обложках журналов с глянцевыми красотками. Светло-русые волосы, гладко зачёсанные назад, правильный овал лица, ровно очерченные губы… И серые глаза, в которых таилась мудрая, светлая, всепонимающая грусть. Мадонна…

Второй портрет был попроще. Лицо этого мужчины вряд ли соответствовало канонам иконописи, вот для какого-нибудь благородного рыцаря – в самый раз. На третьем фото был запечатлена донельзя очаровательная мордашка большеглазого мальчишки, едва вступившего в отроческий возраст. И завершал галерею портрет роскошного чёрного кота, импозантно возлежащего на подушке.

Она стояла на коленях и шевелила губами, неслышно читая молитву. Обычно муж, застав её за этим занятием, тихонько уходил и прикрывал дверь. И пусть ханжи правого и левого уклона говорят что угодно. Ибо нет ничего зазорного в простой человеческой благодарности…