Оливер Джонсон - Нашествие теней

Его брата принесли в жертву. Уртред читал о таком обряде, но никогда не видел его воочию: в Империи о таком не слыхали уже несколько столетий. Но этот век снова принес с собой тьму: тьма лежит на площади, где рыщут вампиры, тьма воцарилась в сердцах собратьев Уртреда, жрецов Ре.

Теперь останки Рандела поднимут на кровлю пирамиды, стервятники растерзают искромсанное тело и унесут его, вплоть до мельчайшей частицы, в оранжевые чертоги Солнца, где восседает Ре на своем золотом троне. Каждая частица будет храниться там до того дня, когда Солнце возгорится вновь и все мертвые воскреснут такими же, какими были при жизни, а их души, покинув рай, войдут в их тела.

Рандел вызвал Уртреда в Тралл после двенадцати лет разлуки. Теперь и Уртреда принесут в жертву, как брата, и он так и не узнает, зачем Рандел нарушил двенадцатилетнее молчание. Уртред, влекомый к двери по ту сторону Огня, чувствовал цепи, сковавшие его руки. Это всего лишь металл — он не устоит против перчаток Уртреда и против его ярости. Уртред почему-то знал, что его ведут к человеку, обрекшему на смерть его брата.

Большое, с филигранной решеткой окно выходило на ров, отделяющий храмовую пирамиду от разрушенной цитадели. Плоское пурпурное солнце висело над далекой грядой Огненных Гор, последними слабыми лучами освещая комнату, увешанную коврами и уставленную дубовой мебелью. Солнце умирало, но его лучи оживляли краски старинных ковров и гобеленов.

Старик в полотняной рубахе, сбросив на пол в кучу одежды своего сана, сидел на троне резного дерева. Трон стоял в темном углу, и старик отворачивался от лучей солнца, глядя на рдеющие угли обогревающей комнату жаровни. Его лицо, вопреки веселому свету и царящей вокруг роскоши, выражало угрюмую думу.

Старика звали Вараш, и был он верховным жрецом храма Ре в Тралле. Полный событий день, увенчавшийся жертвоприношением, исчерпал его силы. Встал Вараш на рассвете, чтобы совершить обряд Очищения Огнем. Как всегда без запинки он выпевал слова молитвы, пока ущербный диск солнца вставал над восточными горами: «Да обретет совершенство плоть, подобно нечистому металлу, очищаемому огнем горна. Да станем мы подобны золоту в глазах Ре, Владыки Света: чистыми и без порока, сияющими, как новорожденное Солнце в день Второго Пришествия!» Вараш надеялся, что никто из присутствующих не заметит, как щурится он от света, терзающего его глаза. Он громко произносил слова обряда, но ничто в его сердце не отзывалось на них. Даже свежая родниковая вода, которой только что омыли его служки, не принесла ему ощущения чистоты: все тело точно обросло липкой тиной отвращения к себе, ставшего осязаемым, — от этого никакое омовение не избавит. Чистые, отглаженные одежды, в которые облачили Вараша, не вызвали у него чувства подъема: они были всего лишь новой ненужной ношей для его старых плеч.

Вараш вздохнул. Усталость его была не только физического свойства. Он уже давно не смотрел людям в глаза, чтобы они не видели тьмы, скопившейся в нем за годы жизни: сделок с совестью, лжи, убийств. Все это можно утаить, пока не встретишься с кем-то глазами, — а тогда все тайное мгновенно становится явным.

Потому-то Вараш и теперь не смотрел на молодого послушника, только что вошедшего в комнату, а смотрел на угли жаровни.

И переспросил юношу Вараш только но старой привычке, ибо хорошо слышал, что тот сказал:

— Говоришь, некий жрец в маске поднял этот переполох?

— Да, владыка, он пытался прорваться мимо часовых в храм во время церемонии. — Голос послушника от волнения стал выше на пару октав — ведь он докладывал самому верховному жрецу.

— И где же он теперь?

— Там... там, за дверью, закованный в цепи.

Вараш выбранился про себя. Еще один смутьян вроде того, которого он только что отправил к Творцу? Когда же это кончится? Однако требования долга были ясны. Как бы ни устал верховный жрец, он должен допросить этого человека.

— Хорошо, введите его, — утомленно произнес Вараш. Юноша, однако, медлил. — В чем дело?

— С твоего позволения, владыка, этот жрец...

— Ну, что такое?

— Его облик...

— Что у него — две головы, три руки или хвост, как у собаки?

— Н-нет, владыка, но на нем такая маска...

— Маска? Ты думаешь, мальчик, я испугаюсь маски, видя по тысяче масок в день? Пусть он войдет! — Послушник собрался сказать еще что-то, но передумал и выскочил из комнаты. Шлепанье его сандалий по каменному полу отдалось эхом в коридоре.