Роджер Желязны - Ночь в одиноком октябре

— Что?! — зашипел я, начиная догадываться. Темная масса была совсем близко, я почуял мускусный аромат надвигающейся рептилии. Экспериментальный человек отпустил Дымку и поднялся. Он снова подошел к нам. Ларри полз далеко слева. Изо Врат вынырнуло щупальце, пошарило вокруг, наткнулось на правую ногу Морриса, обернулось вокруг нее и утащило тело внутрь. И почти сразу вернулось за Мак-Кабом. Последовала серия хлюпающих чавканий.

— Я устроил дело так, что, если им удастся устранить вас, они потом разгромят сами себя, — ответил Бубон.

— Каким образом?

Внутри возникло еще несколько громадных комков щупалец, все они наперегонки спешили ко Вратам.

— Прошлой ночью я провернул одно дельце, — проговорил Бубон. — Я поменял палочки местами.

У меня в ушах зазвучал странный смех старого кота. Практически невозможно определить, когда они улыбаются. Древний кот вовсе не приказывал мне сбегать за палочкой.

«Сагре baculum» — «Хватай палочку» [9] Вот и выяснилось, что с латынью и у кота, и у пса все в порядке. Суть же, как всегда, в проблеме непонимания. .

Я взвился в воздух, схватил ее зубами и выдернул из руки Джека. Тот недоумевающе воззрился на меня. В спины нам ударил ураганной силы порыв ветра.

— Нет! — раздался вопль викария.

Текила, захлопав крыльями, сорвалась с его плеча. Повернувшись, я увидел, что Врата начали закрываться.

Тут по кругу прокатился рев, которым мог бы гордиться даже сам Ворчун, — Ларри навалился на викария. Они покатились по земле, перевалились через неподвижное тело Графа и сбили с его груди икону. Ветер подхватил их, понес к Вратам, и вместе они рухнули в бездонный провал. Джилл, ничего не понимая, продолжала размахивать закрывающей палочкой, волосы и плащ развевались на ветру. Джек, похоже, успел взять себя в руки. Он кинулся к сумке, пошарил в ней, извлек оттуда бутылку с портвейном пополам с шуршалами и швырнул ее в сторону Врат.

— Глоток портвейна в бурю, — довольно ухмыльнулся он мне.

Я почувствовал, как ветер толкает меня вперед. Ночной Шорох попытался укрыться за одной из плит.

Из темноты снова вынырнул экспериментальный человек и остановился прямо перед нами — ветер заметно стих.

— Э-э… Граф? — спросил он.

Неужели Серая Дымка прислала его на помощь нашему союзнику?

— Тот человек на земле! — крикнул я. — Забирай его и уноси!

Он миновал нас, раскачиваясь, но каким-то образом все же сохраняя равновесие на этом жутком ветру. Наклонившись, он поднял неподвижное тело Графа и на руках понес прочь. Я взглянул на Врата. Они значительно потускнели. Огонь костра распался на отдельные язычки пламени, охватившие весь круг камней. На глазах у меня они становились меньше, меньше и угасали.

Джилл внимательно разглядывала зажатую в руке палочку; я понял: до нее наконец-то начало что-то доходить.

— Пошевеливайтесь там! — завопила из теней Серая Дымка. — Ноги в руки и смываемся отсюда!

Бубон нырнул обратно в спасительную тьму кармана Джека, и мы последовали совету Дымки.

Позади раздался мелодичный звон, словно разбился хрустальный бокал. Поверхность плиты потемнела, и она стала прежним камнем. Ветер разом затих. Причитания и распевы смолкли давным-давно.

Мы начали спускаться по северному склону холма. Над нами нависал чудовищно огромный, полный диск луны.

— Идем быстрее! — подгоняла Дымка.

И была права. Теперь, вплоть до самого рассвета, лучше на холм не соваться — крайне опасное место.

Я обернулся и заметил громадную фигуру экспериментального человека, скрывающуюся на юге. На руках у него лежал Граф.

— Привет, кошка, — сказал я. — Помнишь, я обещал угостить тебя?

— Привет, пес, — отозвалась она. — Не стану возражать.

Джек и Джилл спускались по склону [10] Слегка измененная строчка стихотворения из «Сказок Матушки Гусыни»: Идут на горку Джек и Джилл, Несут в руках ведёрки. Свалился Джек и нос разбил, А Джилл слетела с горки. . Мы с Дымкой побежали следом.

De nada (исп.) — не стоит, пустяки, не за что.

Memento mori (лат.) — Помни о смерти. Таким приветствием обменивались при встрече члены основанного в 1664 г. в нормандском аббатстве Ла Трапп во Франции ордена траппистов, более всего известные тем, что принимали обет молчания. В обиходе выражение употребляется и как напоминание о неотвратимости смерти, скоротечности жизни, а также вообще обо всех и всяческих грядущих угрозах и неприятностях.