Лион де Камп - Железный замок

– Аллах! – поперхнулся он. – И взаправду необходим снег, поскольку шербет сей жжет, как огонь. Ежели отравлен он...

Он поглядел на Ши.

– Тогда я тоже отравлюсь!

И Ши сам отхлебнул из шлема. Напиток и впрямь согревал пищевод, опускаясь вниз.

– Дайте, ради Аллаха, и мне немного этого шербета! – взмолился Руджер.

Ши осторожно вытащил шишак из земли и держал шлем перед ним, пока тот делал сначала маленький глоток, а потом довольно основательный. Когда Руджер оторвался от чаши, Медор сказал:

– О повелитель мой и брат блаженный, для вящей пользы выпил бы я еще шербета твоего франкийского, ибо вечер прохладен, а он так приятно согревает внутри!

Шлем пошел по кругу. Ши не стал себя ограничивать, когда подошла его очередь. Злость на Бельфегору слегка отступила на задний план. Со всем этим будет покончено, как только она осознает, кто она такая на самом деле. А он уж наверняка способен выдумать хоть десять, двадцать, тридцать способов достижения этого желанного результата, надо лишь продумать ряд совсем мелких деталей для завершения общей картины. С этим-то он в любой момент справится, будьте покойны! В то же самое время Медор оказался одним из превосходнейших собеседников, которых он когда-либо встречал, да и Руджер далеко не такая сволочь, когда узнаешь его поближе. Сарацинский паладин поведал им историю своих похождений в Китае, по мотивам которой Медор тут же сплел балладу в каком-то довольно странном размере. Правда, в третьей строке каждого куплета от него упорно ускользала рифма, и Ши его поправлял. В разгар этого совместного поэтического творчества в середину тесного кружка неожиданно вступила Бельфеба, держа в руке двух птиц с черными перьями.

Медор поднял взгляд, и челюсть у него отвалилась.

– Пусть же ифриты перенесут меня в глубочайшие глубины моря, ежели не влюблен я в девицу сию! – завопил он и, сделав суматошную попытку вскочить, тут же рухнул обратно. Исказив от напряжения физиономию, он попытался подняться снова, и это ему удалось. Бельфегора выронила птиц.

– Люблю я тебя за прелесть твою чрезвычайную и красоту превосходную, – пробулькал Медор, – и предоставь ты мне желанье тела своего, как Али-Бин-Хайят говорит:

Он хихикнул прямо в переполненное ужасом лицо девушки, икнул, растопырил руки и набросился на нее.

Шлеп! Медор так и сел.

– Что за дремучее невежество пейзанское! – в полном восторге завопил Ши.

Юный мавр, цепляясь за что попало, поднялся вновь. Красивые черты его до неузнаваемости исказились.

– Клянусь Аллахом! – заорал он. – Ты вонючейшая из обманщиц и грязнейшая из шлюх, что отвергла любовь представителя рода Хасанов ради арапов низкородных! Прощай же! Возвращаюсь я в лагерь, где мальчики есть в тысячу раз прелестней и вернее тебя!

Прежде чем до них окончательно дошел смысл этого заявления, он сделал три неверных шага к ослу, влез ему на спину и, отчаянно колотя его саблей в ножнах, галопом умчался туда, откуда они пришли.

Бельфегора секунду стояла в оцепенении, потом выхватила лук и послала ему вслед стрелу – но слишком поздно.

– Шер Харол, – подал голос Руджер с совиной важностью, – как раш так и молвил я. Эти крашные франкийшкие волошы шулят беду! Лушше утонуть тебе в море, чем оштавить шебе эту налошницу!

Ши не обратил на него внимания и поднес шлем Бельфегоре.

– Давай-ка сделай глоточек, – предложил он. Она обвела его долгим, неторопливым взглядом и слегка подрагивающими руками приняла шлем. Вскоре дрожь прекратилась.

– Благодарность моя и прощенье тебе, сэр Гарольд, – произнесла она, – ибо чувствую я, что обязана принести его. Это прямо... прямо...

Она словно беспомощно барахталась в попытках уловить что-то давно позабытое и постоянно ускользающее. Ши проговорил:

– Да-а, не зря латиняне говорили – «In vino veritas...»* [35]

– О да. Не насмехайся надо мною; следовало бы мне увидеть его ясными глазами, еще когда собирался бросить он тебя в шатре или подвергнуть мучениям отшельника. Лютня да речи красивые не делают из ничтожества мужчину истинного!

Она присела и прижала ладони к глазам. Ши пристроился рядом и приобнял ее за плечи, но она стряхнула его руку. Откуда-то сзади проквакал Руджер:

– Беги прошь от девки этой дурноприметной!

Ши так и не узнал, плакала она или нет. Сердце его бешено заколотилось, когда он принялся соображать, что же им делать. Теперь он жалел, что слегка перебрал персикового бренди – в голове явно царил полный туман.