Питер Дэвид - Сэр Невпопад из Ниоткуда

– Я... тебя узнал, – произнёс он наконец. – Ты оруженосец Умбрежа. Конюшни чистишь. Ты Недород!

– Невпопад, – машинально поправил я и тотчас же пожалел об этом. Нет бы прикинуться глухонемым! Мне хотелось лягнуть себя самого за такую глупость. Уж лучше бы я попросту склонил свою глупую голову, вытянув шею, чтобы ему было удобней перерубить её мечом.

Но Гранит, как оказалось, был вовсе не расположен дожидаться моего на это соизволения. Он потянулся к рукоятке меча и со звоном выдернул его из ножен. Я отступил назад, стараясь, чтобы моя хромая и кривая нога попала в поле его зрения. Одним словом, решил бить на жалость.

Гранит не сводил с меня остановившегося взгляда, но обращался при этом к жене:

– Так-так, значит, оруженосец! Вы меня обманывали с оруженосцем?! Вы меня променяли на чистильщика конюшен?! Который вечно по локоть в навозе?! Вот этому ничтожеству вы отдавались, позоря моё имя?!

Мне нечего было и рассчитывать на помощь или хотя бы участие Розали. Хотя губы её и шевелились, но она не могла выдавить из себя ни звука. Приходилось как-то выкручиваться самому.

Итак, отрицать сам факт прелюбодеяния не представлялось возможным. Даже я, будучи по натуре отъявленным вралём, это понимал. Поэтому мне ничего иного не оставалось, как прибегнуть к уговорам, сделать так, чтобы Гранит взглянул на ситуацию под несколько иным углом.

– Послушайте... Послушайте, милорд, – запинаясь, начал я, – т... т... технически, пусть только технически, ваше имя нисколько не опозорено. Пока ещё нисколько, ни капельки, сэр. Ведь никто ж ничего не знает. Вы, Розали и я... И больше – ни одна живая душа. И если мы... если мы оставим это между нами... тогда, вот увидите, каждый из нас сможет... сможет без труда предать это прискорбное... м-м-м... происшествие... полному забвению. Хранить молчание то тех пор, покуда... покуда...

Я собирался возвышенно закончить: «Покуда тайна эта не будет похоронена вместе с каждым из нас». Но, к несчастью, в этот самый миг Розали обрела наконец дар речи и опередила меня:

– Покуда вы снова не уедете, милорд.

Гранит заверещал, как раненый вепрь, и занёс меч над головой. Я в ужасе попятился, и моя негодная нога, разумеется, подогнулась, а здоровая запуталась в складках простыни, так что я самым жалким образом растянулся на полу во весь свой невеликий рост. Розали пронзительно взвизгнула.

Я подумал, а не высказать ли ему как раз теперь то, что я долгое время таил в глубине души, – а именно, что он вполне мог оказаться моим отцом. Но опасение, что Гранит при данных обстоятельствах примет эту безусловную правду за хитрую уловку с моей стороны, заставило меня прикусить язык. К тому же в голове моей созрело иное, более уместное решение. Следовало теперь сыграть на его единственной слабинке.

– Остановитесь, милорд! – вскричал я. – Во имя чести!

Он замер, возвышаясь надо мной, как гранитная глыба, с воздетым над головой мечом, которым он готов был рассечь меня надвое, словно мясник бычью тушу. Хочу заметить, что лезвие его меча было довольно необычным – проклятую эту штуковину какой-то умелый оружейник оснастил клыками – острыми зазубринами по обеим сторонам. Наверное, этим мечом Граниту было очень даже сподручно кромсать противников на части и выпускать у них кишки. Да и чтобы без всяких усилий разрубить голову и туловище врага, меч этот был вполне пригоден. И стоило Граниту обрушить лезвие на меня, будьте покойны, я распался бы на две половинки от макушки до копчика. Но он этого не сделал, промедлил, обдумывая мои слова, и стоял не шелохнувшись, только его усы вдруг ощетинились, словно зажили своей собственной жизнью. Мне со страху даже представилось, что они, того и гляди, осыплются и ринутся на меня в атаку – все до последнего волоска.

– Честь?! – выкрикнул наконец Гранит. – Неужто же ты, склонив мою жену к преступному сожительству, посмеешь заикнуться мне о своей чести?!

– О вашей, милорд, а вовсе не о моей, – торопливо возразил ему я. – Кто я такой? Полное ничтожество! Но вот вы – совсем иное дело, сэр, и острота вопроса...

– Что?! – прервал он меня. – Какая ещё острота, урод?!

Я поднял боязливый взгляд на лезвие, которое всё так же было занесено над моей несчастной головой и острота которого лично у меня не вызывала ни малейших сомнений.

– Милорд, посудите сами, ведь когда моё тело обнаружат, то вы, как человек чести, принуждены будете сознаться, что я пал от вашей руки, и... и объяснить, за что вы меня лишили жизни...