Макс Далин: Берег Стикса

Открыла сестра, растрепанная, в сальном халате, в стоптанных тапках с дырками на месте больших пальцев. Сердитая.

– Ты позже прийти не мог?

– На работе задержался.

– Работник… Получаешь гроши, а торчишь сутками.

Роман протиснулся мимо сестры в узкий темный коридор. В квартире пахло сигаретным дымом, пивом, дешевой туалетной водой, щами… Гадко, но хоть тепло, да и жрать охота, как сволочи.

– Тань, у тебя есть поесть что-нибудь?

Бухнула холодных вчерашних щей в жестяной миске. Общее выражение лица: «Чтоб ты так зарабатывал, как жрешь». Сука.

Роман унес миску в свою комнату. Там были выгоревшие обои, допотопный телевизор, старый продавленный диван, пружины которого толкались, как локти, и огромный самодельный стеллаж с книгами. Небогатый гардероб Романа за неимением платяного шкафа помещался в углу на вешалке.

Фигня это все.

Роман зажег лампу под абажуром из крашенных палочек, раскрыл книгу «История вампиров» Саммерса и углубился в ее изучение, хлебая между делом кислую холодную бурду и не замечая ее вкуса…

Милка открыла дверь своим ключом.

В квартире было темно и душно. Из темноты несло отвратительным запахом одеколонового перегара-в последний год отец приобрел отвратительную привычку лакать какую-то суррогатную дрянь, то медицинского, то парфюмерного свойства.

«Когда ж ты сдохнешь?» – подумала Милка, переступая через тщедушное тельце, бесчувственно валяющееся посреди коридора. Удержалась от желания пнуть ногой – проснется еще. Не включая света, стащила пальто, сняла сапоги. Ушла в свою комнату и закрыла дверь на защелку.

Комната была полна вещей. Одежда и когда-то бывшее одеждой тряпье, старые игрушки из потрепанного меха или облезлой пластмассы, посуда – какие-то фаянсовые вазочки, надбитые чашечки, расписные тарелки. Несколько чахлых комнатных растений на подоконнике. Книги – разрозненные тома собрания сочинений Джека Лондона, брошюрка «Ради безопасности страны» с изображением бравого чекиста на обложке, Жорж Санд, «Путешествие в страну Поэзию», «В объятиях страсти», «Малыш и Карлсон, который живет на крыше», «Анна Каренина», «Камасутра для Микки Мауса»… Но больше всего старых фотографий, в коробках и пачках, в полиэтиленовых пакетах, в ящиках страшного серванта – Милка обожала фотографии.

В комнате воняло слабее, но все равно воняло. Запах перегара перебивался тонким запахом лежалых тряпок – работа есть работа, одежда пачкается все-таки. И потом…

И потом: откровенно говоря, тут лежит кое-что, с работы же и принесенное, что еще только предстоит постирать. И можно будет носить. И вообще…

И вообще – удивительно, сколько отличных вещей оказывается в помойке… Иногда диву дашься. Туфли, к примеру, почти новые. Сумочка. Но это все еще пустяки.

Милка села на тахту, застеленную старым вытертым китайским пледом, принялась разворачивать газету на свертке, который так и не выпускала из рук. Моя лучшая вещь.

В газету была завернута картина, написанная маслом на холсте. Старинная картина – в этом Милка была совершенно уверена. В резной раме черного дерева. Форматом в обычный чертежный лист. Масляная краска мелко-мелко потрескалась от времени.

А на картине был изображен Принц.

У Принца было ужасно красивое белое лицо, русые волосы, гладко зачесанные назад, темные-темные прищуренные глаза, непонятно, надменные или насмешливые. И он был одет во что-то черное, атласное, с чем-то блестящим на воротнике – а поверх черного накинут зеленый плащ, свисающий с плеч тяжелыми складками, бархатный. И его белая рука в сияющих перстнях небрежно держала какую-то странную вещицу – то ли бутылку, то ли бумагу, свернутую трубочкой…

Милка поставила картину на стол, прислонив ее к стопке книг, тетрадей и старых газет. Теперь Принц смотрел на нее. Просто поразительно, как здорово были нарисованы его глаза – они выглядели совсем живыми – и чуть заметные тени в уголках губ. Принц смотрел своим странным взглядом, – а по Милкиной спине полз холодок предвкушения.

Еще месяц назад, на работе, разбирая тюк с какими-то старыми вещами, Милка случайно дотронулась до этой картины. Тогда она могла просто поклясться – картина согрела ей озябшие пальцы. Милка поразилась; потом она терла гладкую поверхность картины ладонями, даже, кажется, слегка царапала – только чтобы убедиться – и оттуда, изнутри, сочилось живое тепло и еще что-то странное, от чего делалось горячо в груди и внизу живота, от чего отступала усталость, и было весело, как от вина.