Наталия Сова: Королевская книга

— Скажи мне, если один человек спас целый город, он герой? — глухо спросил Тинри вместо приветствия.

Верта растерянно кивнула — герой.

— А если человек в решительный момент испугался так, что руки-ноги отнялись — он трус, да?

— Ну вроде как трус… Да что такое, Тинри?

— А если он спас город благодаря своему испугу, тогда он кто? — медленно спросил оружейник, поднимая голову. Глянув в его больные глаза, Верта улыбнулась и уверенно сказала:

— Везунчик.

Тинри хмыкнул.

— Есть такие люди: что ни делают, все хорошим оборачивается, — весело заговорила она, придумывая на ходу. — Им и отвага — защита, и страх — оберег. Везунчики, одним словом. Я так думаю, тот город по-другому и нельзя было спасти. Другого способа просто быть не могло, помяни мое слово.

— Не утешай… — тихо произнес Тинри, но глаза его чуть-чуть оживились.

— Тинри, так это о тебе, значит, речь?

Тинри принялся тщательно раскуривать погасшую трубку. Потом долго смотрел, как клуб дыма рассеивается в косых лучах.

— Расскажешь? — шепнула Верта.

— Может, потом… когда-нибудь.

Верта села рядом, склонила голову ему на плечо и, щурясь на солнце, в который раз подумала о том, как нелегко быть невестой лучшего в столице оружейника.

Он назвался мастером Перегрином. Или, может быть, мастером-странником. Это было единственное, что я смог поначалу разобрать в его речи. Он пытался говорить сразу на всех известных ему языках Западных Равнин. Лопотал быстро и очень невнятно — разбитые губы мало способствуют хорошему произношению. Солдаты с ним явно не церемонились — в кои-то веки представился случай показать свое усердие. Он шмыгал носом, бережно поддерживал левой рукой правую, не то вывихнутую, не то сломанную, и дрожал крупной, даже издалека заметной дрожью.

Я молча рассматривал его. Обыкновенный отощавший за зиму бродяга, совсем еще мальчишка, невысокий, тщедушный. Грязные лохмотья, бывшие когда-то кафтаном, растоптанные вдрызг сапоги, огромная, но явно пустая дорожная сумка. Обычный бродяга, каких много…

Черт побери, их много, но только не здесь. Я отвык не только от бродяг, но и вообще от незнакомых лиц. Не заходят незнакомые в Даугтер, незачем — все большие дороги милях в двадцати отсюда. Городов в округе нет, в деревнях милостыню не подают и на ночлег не пускают. Нищий странник в этих местах может быть только переодетым шпионом.

Вряд ли это лазутчик короля, король в последнее время сделался прост и прям — по любым поручениям отправляет Посланников. А Посланник, желая прибыть инкогнито, может изобразить кого угодно, только не нищего. Скорее всего, паренька подослал кто-то из нашей милой семейки. А я-то было думал, что обо мне забыли. Видно, время здесь и там идет по-разному. Мне кажется, что я уже полжизни сижу в этих проклятых болотах. А они только-только поделили мои земли, покончили с войнами, и любопытно им стало, как там поживает Дан, беглый князь, их драгоценный братец.

— Молчать! — гаркнул я. Бродяга смолк, будто поперхнулся, солдаты за его спиной вытянулись во фрунт. — Где, говоришь, вы его изловили, Длинный?

Барг Длинный, державший мальчишку за плечо, выступил вперед и степенно произнес:

— С утра с самого, как на пост заступили, его увидели. Вокруг крепости шастал, высматривал чего-то. Мы пару раз стрельнули. Из эрболета…

— Арбалета, дубина.

— Вот-вот. А он давай в ворота барабанить. Хочу, кричит, с господином вашим говорить по важному делу. Ну мы, понятно, ему… — Длинный покачал увесистым кулаком.

Я сделал знак, бродягу подтащили ближе, и я удивился: глаза у него были смеющиеся, бесстрашные, а на лице сквозь разводы грязи и крови угадывалось некое подобие улыбки. Было похоже, что дрожит он не от страха, а от какой-то ему одному ведомой радости и собирается поделиться этой радостью со мной.

— По-антарски говоришь? — спросил я. Он с готовностью кивнул. — Я слушаю тебя.

Антарский — язык юго-запада, его не знает в Даугтере никто, кроме меня. Мальчишка заговорил, и я удивился еще раз. Это был не просто антарский, это был гэриг — изобретение столичной аристократии, вычурный жаргон королевского двора. Сам король Йорум, дожив до старости, так и не смог постичь до конца всех его тонкостей, за что и получил прозвище Косноязычный. Бродяга же в гэриге — как рыба в воде.

— Где ты научился этому мерзкому языку, малыш? — спросил я. — Только не рассказывай, что ты сбежавший из дому сын благородных родителей. Мне не нравятся такие истории.