rain_dog - Летучий корабль

Никто не удивлен, Снейп скучающим взглядом обводит зал, пока Кингсли зачитывает краткое, но не оставляющее ни малейших сомнений в невиновности бывшего шпиона письмо Альбуса Дамблдора, переданное следствию Аберфортом.

- Есть ли вопросы к обвиняемому?

Вопросов нет. Только глупый Поттер зачем-то пришел сюда, чтобы на всякий случай… Да не нужен ты, сказал же тебе Кингсли. Но ведь я пришел не из-за этого, вернее, не только из-за этого. Я здесь потому, что Снейп нужен мне.

- Оглашаю решение суда, — произносит судья, облаченный в бархатную малиновую мантию: С Северуса Тобиаса Снейпа снято обвинение в пособничестве Волдеморту, настоящим решением он освобождается от домашнего ареста, восстанавливается во всех гражданских и имущественных правах и волен свободно перемещаться как внутри страны, так и вне ее.

- Благодарю Вас, господин судья, — его голос звучит еще немного хрипло после ранения, но вот привычные моему уху издевательские нотки никуда не делись. — Я могу идти?

И он уходит. Явно, не скрываясь, у всех на глазах кивает Люциусу Малфою. Стремительно проносится мимо меня, будто покидая сейчас не только этот зал, но и всех граждан магической Британии в лице этого нелепого с его точки зрения судилища. И я только в последний момент опоминаюсь, чтобы выбежать за ним.

- Профессор Снейп! Сэр, подождите!

Я стою посреди министерского коридора с нелепо растопыренными руками, растрепанный, переминающийся с ноги на ногу. И не знаю, что я, собственно говоря, собирался сказать ему. Он оборачивается, медленно подходит ко мне — в полумраке плохо освещенного коридора он кажется мне просто черной тенью. Останавливается в паре метров от меня.

- Какой я Вам, к черту, профессор, Поттер? — а потом, явно стараясь быть вежливым с героем магического мира, продолжает, — Вы что-то хотели?

- Сэр, я…

- Что Вы мямлите, Поттер, будто я спрашиваю у Вас рецепт Оборотного зелья? Если Вы что-то хотели, говорите! — в его взгляде мне видятся презрение и скука, которые, наверное, навевают на него мой нелепый вид и неиссякаемый поток красноречия.

- Сэр, я думал… Я пришел на случай, если вдруг мои показания могли бы пригодиться…

- Как видите, они не пригодились. Что-нибудь еще?

- Сэр…

Я понимаю, что еще несколько секунд, и он просто уйдет, так как у него нет никаких причин стоять здесь и ждать, что изволит сказать ему невероятно косноязычный сегодня герой магического мира. И ведь герою тоже не приходит в голову начать свою речь с обычного «спасибо». За то, что спасал меня практически каждый мой год в школе, за то что, как мог, но помогал мне выполнить мое предназначение. За то, наконец, что посмел сказать Дамблдору, узнав, что мне предстоит умереть, что тот вырастил меня, как свинью на убой…Но нет, я же хочу знать. Получить свое. И я его получаю…

- Сэр, когда я сказал Кингсли, что Ваши воспоминания могли бы служить на суде аргументом в Вашу пользу, он мне ответил…

- Что воспоминания легилимента нельзя использовать, потому что они по определению недостоверны? — он продолжает за меня, по-прежнему не подходя ко мне ни на шаг. — Он сказал Вам правду.

Не может такого быть! Он же умирал, он должен был любить мою маму! Как он мог мне солгать тогда! Зачем? Меня охватывает ужас. Ужас и гнев на него. Сразу же, без малейшего перехода — я только что был растерян и вот уже сжимаю кулаки, хорошо хоть не пытаюсь приблизиться к нему.

- Что, хотели сказочку для героя, Поттер? Надеюсь, я не разочаровал Вас? — его вкрадчивые интонации еще долго будут отдаваться у меня в ушах. — Вам в кои веки сказали правду, а Вы расстроились?

- Сэр, — я уже практически не могу совладать со своим голосом, но пока, к счастью, не срываюсь на крик, — Вы отправили меня на смерть, просто солгав мне?

- А Дамблдор делал что-то другое? Что-то я не припомню, мистер Поттер.

И то, что он говорит дальше, настолько грубо, что его слова для меня хуже пощечины:

- Вы знаете меня столько лет, Поттер. Неужели я похож на человека, готового семнадцать лет исходить соплями по вашей покойной матушке?

- Скотина, — вот и все, что я могу сказать ему на прощание.

Он просто поворачивается ко мне спиной и уходит, исчезая из моей жизни, как я в тот момент уверен, навсегда. Я ненавижу его. Лучше было бы, если бы он просто тихо сдох на полу Визжащей Хижины.

А когда проходит три года, я, уже сидя у стены моей камеры в Азкабане и размышляя о мере справедливости, добра и зла в жизни, впервые задумываюсь о том, что тот приговор был для него нестерпим. Потому что практически он выиграл для них войну, рискуя, воюя на два фронта. И в награду за это его просто-напросто не посадили в тюрьму, не ограничили в правах и разрешили выезд из страны. А сами навесили на себя ордена, объявили друг другу благодарности и зажили счастливо в том мире, который он (ну, не только он, конечно) сохранил для них. Ну а еще через год, когда я узнаю его настолько хорошо, как предпочел бы не знать никогда, я пойму, что в тот день в его взгляде не было ни презрения, ни ненависти, ни отвращения, ни издевки — он просто старался не смотреть на меня. И все.