Schizandra_chi: Точка опоры

Горькая обида вновь сдавила горло. Почему? Ну почему у меня опять отобрали то, что стало так дорого? А ведь я так толком и не узнал, что же за человек был Сириус Блэк. Лишь символичный образ крестного отца всплывал в голове. Я же совсем ничего не знаю о нем, даже его любимого блюда или цвета.

Идти внезапно стало слишком трудно. Привалившись к стволу дерева, я медленно сполз на землю, пытаясь сдержать подступившие слезы.

Внезапно тишину кладбища прорезал скрип открывающейся калитки. Не зная, чего ожидать и только сейчас вспомнив о грозящей мне опасности, я напрягся и затаился. Слезы как-то сразу отступили.

Сначала я слышал лишь шуршание по гравию неспешных шагов целой процессии. Потом в поле зрения оказалась пожилая женщина, ведущая за руку светловолосую девочку лет семи. За ними шло еще человек пять. У всех на лицах была написана скорбь. Они подошли к одной из могил, совсем новой на вид, и остановились. Пожилая женщина всхлипнула, закрыв лицо руками. Ее тут же кинулись утешать. Я невольно поморщился: ее горе показалось мне театральным. Хотя мелькнула мысль, что я бы тоже не сдержал эмоций, если бы попал на могилы родителей или Сириуса. «Интересно, а она у него есть?» — мелькнула мысль и погасла. Девочка воспользовалась свободой и кинулась к могиле. В руках она сжимала жидкий букетик ромашек.

«Сейчас заревет», — мысль была равнодушной, с толикой раздражения. Я хотел было отвернуться, но внезапно замер. Девочка улыбнулась, а потом воскликнула: «Здравствуй, мамочка!»

Взрослые пораженно замерли, как и я. Они во все глаза смотрели на ребенка, который в это время бережно устраивал букет на могильной плите, весело болтая о том, как она закончила первый класс, как гостит у бабушки и каждый день навещает папу.

Тут кто-то из взрослых всхлипнул, прошептав: «Бедный ребенок».

Все согласно закивали, словно врачи, подтверждающие диагноз «сошла с ума». То тут, то там послышались скорбные вздохи и шепотки, а ребенок продолжал что-то весело щебетать. Пожилая женщина подошла к ней, осторожно коснувшись плеча. Девочка подняла на нее взгляд, в котором читался вопрос.

— Милая, почему ты не плачешь? Разве тебе не грустно? Не бойся, ничего постыдного в слезах нет.

Малышка сначала посмотрела на нее с недоумением, потом помотала головой, улыбнулась и вновь повернулась к надгробию.

— Я не буду плакать. Я маме перед смертью обещала, что буду счастлива и буду улыбаться.

Девочка замолчала, ласково погладив нагретый солнцем камень. Ее бабушка хотела было что-то сказать, но тут кроха вскочила и нахмурила бровки.

— Мамочка бы расстроилась, если бы я из-за нее плакала. Мамочка бы беспокоилась за меня и не смогла бы уйти на небеса.

Увидев, что женщина пытается вновь что-то сказать, девочка топнула ножкой и сердито добавила: — И папе я нужна. Веселой!

Потом она гордо вздернула курносый нос, попрощалась с мамой и пошла к калитке. Взрослые лишь покачали головой и отправились следом, бросая на ребенка жалостливые взгляды. Меня даже передернуло: неужели и на меня так друзья смотрели?

Процессия удалялась, но я еще слышал шепот взрослых: «Бедный ребенок... авария... отец в коме... мать умирала три месяца... месяц назад скончалась... совсем одна... только бабушка».

* * *

Они уже давно ушли, а я сидел под деревом, словно громом пораженный. Горло внезапно сдавило, и я разрыдался, как ребенок, громко и надрывно, как не позволял себе даже после смерти Сириуса. Только сейчас я плакал не о себе, а об этой девочке — маленьком храбром львенке, который не был сломлен даже такой трагедией. Я плакал, восхищаясь силой духа этой крошки, которая была в два раза младше меня и в два раза мудрее. Воистину, устами младенца глаголет истина.

Сколько я так просидел, привалившись к дереву, закрыв глаза и откинув голову, глотая слезы, не желавшие прекращаться, не знаю. Потом внезапно я осознал, что лицо мое мокро не только от слез. Открыв глаза, я обнаружил, что на улице слишком темно, а небо плачет дождем и всхлипывает громом. Шла гроза, которая прогоняла духоту и дарила свежесть. Странно, но впервые за это лето на душе не было тяжести. Катарсис.

Несколько дней я провел будто в трансе: голова была абсолютно пуста, как и душа, словно гроза унесла с собой все негативное, что было во мне. Но так как там уже давно не было оптимизма, то осталась только пустота. Я готовил, я ел, даже работал в саду, но делал это на каком-то автоматическом режиме. Реплики Дурслей я просто пропускал мимо ушей. Да и те не особенно рвались со мной разговаривать. Честно говоря, я даже не запомнил те несколько дней, в течение которых находился словно в астрале.