Марианна Алфёрова: Темногорские рассказы

Заслышав шаги, женщина обернулась. На вид ей было около тридцати. Ни глаза, ни губы не накрашены, и потому гостья выглядела немного блекло, хотя с мороза щеки раскраснелись.

— Было не заперто, вот я и вошла, — сообщила гостья.

Роман милостиво кивнул: он ей верил. Разумеется, никто не может войти в дом колдуна Севастьяна, если тот на дверь заклятие наложил. А других запоров колдунам и не надобно.

— Севастьян?.. — спросила она неуверенно.

Роман усмехнулся:

— Это мой дед. А я Роман Воробьев.

— Извините. Мне только имя назвали.

— Деда сейчас нет.

— Я могу подождать. Меня Елизаветой Николаевной звать. Можно просто Лиза. Лиза Морозова. — Она изобразила что-то вроде улыбки.

Вместо ответа Роман поднял опрокинутой Феклой венский стул. Женщина заметила его неловкие, будто деревянные движения, как тяжело он опирается на стол, чтобы не упасть. Хотела помочь, но замерла в нерешительности. Стесняется помочь. Вдруг оттолкнет? Роман выпрямился. Она присела. Румянец на ее щеках сделался ярче прежнего.

Роман поставил на стол еще одну чашку, принялся наливать чай. Руки тряслись.

— Много вчера выпили? — спросила Лиза с неожиданной, какой-то девчоночьей дерзостью.

— Литров пять, — усмехнулся Роман.

Подразумевалось — воды. Но Лиза поняла иначе.

— Не может быть! — ахнула в притворном испуге.

— Для водного колдуна нет ничего невозможного. — Роман опустился в дедово кресло.

Никогда прежде этого не делал, а тут вдруг отважился. Сразу онемела спина, ожерелье дернулось, потом еще раз и еще. Роман вцепился пальцами в подлокотники: спазмы водной нити причиняли невыносимую боль. Но Роман не желал этого показывать. Напротив, откинул голову назад и смотрел на гостью надменно, свысока.

— Вода вкусная, — сказала Лиза.

— У нас тут в Пустосвятово ключи бьют. Надо лишь знать, где колодец рыть. Дед знает. Он три десятка колодцев на своем веку вырыл. А может и больше. И всякий раз непременно ключ находил.

— Мне о нем в Питере рассказали.

— Кого вы ищите? — спросил Роман небрежно.

— Разве вы тоже?..

Лиза окинула недоверчивым взглядом Романа, его лицо с острыми скулами и орлиным носом, состоящее из одних острых углов; бледные плотно, сомкнутые губы; черные, торчащие во все стороны волосы. Он было само воплощение немощи, болезни. Вот разве что глаза. В них, правда, не было силы. Но была пропасть упрямства. Пропасть, в которую можно рухнуть и сгинуть.

Он взглянула ему в глаза — и не увидела. Будто на солнце смотрела: блеск, тень скользящая — и все. И еще почувствовала, как руки легки ей на плечи. Он был близко — лицо возле ее лица — будто поцеловать захотел при встрече, а потом передумал… Но запах, идущий от него (не пота запах, а запах тела, нагретого солнцем) и тепло его ладоней, будто что-то взорвали в ней. Будто она с ума сошла на мгновение.

Она спешно отвела взгляд.

— Так что вы ищите? — Роман пододвинул к себе кувшин с пустосвятовской водой.

Тарелка белого кузнецовского фарфора, в которую дед наливал воду, была пуста: воду с Феклиным ответом дед уже выплеснул. Можно было задавать чистой воде новый вопрос.

Женщина заколебалась.

— Я ищу отца, — сказала она. И добавила, немного помедлив: — Моего родного отца.

— Он пропал? Когда? Как давно?

Женщина усмехнулась:

— Еще до моего рождения. Я его никогда не видела. Меня вырастил другой. А от настоящего отца ничего не осталось, ни фотографии, ни письма, ничего.

— Зачем же искать?

— Вас это не касается, — огрызнулась она.

— Я хочу понять, свой ли вопрос вы задаете воде. Иначе я не получу ответа. Так почему вы ищете? — Он бросал слова, как камни в воду, больше занятый проклятым ожерельем, что дергалось все сильнее.

— Хочу поглядеть, чья во мне кровь. Чью жизнь я продолжаю… Мой отчим, он замечательный человек. Но своих детей не имел. Меня растил. Чужого ребенка. И я хочу знать, кто так легко на меня наплевал… Кто… погляжу, что за гусь.

Роману показалось, что она скорее изображает злость, чем испытывает ее на самом деле. Будто кто-то научил ее, что в таких случаях надо злиться.

— А потом, когда посмотрите?

— Потом не знаю. Но мне так долго лгали, что я обязательно должна найти того, настоящего.

— Так вы не знали, что вас воспитывает отчим? — Водная нить перестала дергаться наконец, Роман разжал пальцы и принял более естественную позу. Спина, однако, продолжала ныть.

— Не знала. И отчим не знал. Мамаша ему втюхала, что я его родная дочь, только родилась семимесячной. Три с половиной килограмма — семимесячная! — Лиза презрительно фыркнула, давая понять, что за наивный человек ее отчим. — Папа (приемный папа, разумеется) всю жизнь пахал — маму и меня обеспечивал. И мама ему больше не рожала детей, аборты делала. Десять абортов. А я одна живая. Дом — полная чаша, дача, машина. Я случайно про то, что отец неродной, узнала… Уже когда отчим умер. Разбирала документы и нашла свою медкарту. А там указано, что я родилась три с половиной килограмма. У меня у самой сын, я-то знаю, что семимесячные не бывают такого веса. Я мамашу приперла, она вертелась ужом, отнекивалась… А потом и сказала: что папа на самом деле не отец мне, что другой изобразил. А имени так и не сказала. Я с вопросами, а она молчать, зубы стиснула и молчит, глядит в сторону. Это она умеет, молчать. Она днями может молчать. Ходит и молчит… и молчит… — Гостья все больше распалялась. — Так вот, я хочу знать: кто я, откуда, почему меня бросили? Знать правду. Разве я не имею на это право? Разве каждый не должен знать, кто он и откуда, а?