Сергей Петренко: Апрель (книга 3)

Но ничего уже не изменить. Потому что утром ждёт меня Нимо...

...Он тихо засмеялся, когда я рассказал про летучку.

— Мы делали её для тебя. Так долго и тщательно, наверное, не делалась ещё ни одна летучка на свете.

...Ветер просто взъярился! И это внизу, почти у самого подножия Холма. А что творится на вершине? Что чувствует Нимо? Не страшно ему там, в башне?

Я понял, что не смогу ждать утра. Бабушка с дедушкой уже всё знают — на самом деле, они знали многое ещё раньше, с самого начала... Конечно, они расстроятся, что я не попрощался, но расставание — это невыносимо ужасно, и я ухожу ненадолго, буду возвращаться почти каждый день.

Самое главное — написать такую записку...

И когда она была готова, когда я в третий или четвёртый раз перечитал, гадая, что же такое важное забыл написать... Он постучал в окно.

— Залезешь? Давай руку!

Он помотал головой.

— Нет. Боюсь. Мне нехорошо, что я тебя увожу...

Опять эта вода в глазах, бесы болотные! Я прыгнул к нему. Нарочно не взял ничего из вещей.

— Я уже написал записку. Будто знал... Ты пришёл... что-нибудь случилось?

— Да. Но хорошее. Они прилетели на грозе... а до рассвета хотят убраться из города, чтобы люди не сплетничали.

— Бродяги?! — захватило дух. — А что им сплетни? И всё равно кто-нибудь увидит.

— Ну, так это ночью. Ночью вроде как пускай видят, всё по легендам...

Ночные улицы светятся, будто камни домов и мостовая — это соты, наполненные особенным, лунным мёдом. Мёд истекает, сочится отовсюду золотистым сиянием. Я остановился, мазнул по арке моста кончиками пальцев — вдруг и правда лунный мёд останется на них?

Нимо как-то по-птичьи замер — попытался угадать, что я сделал? Я не сдержался, дотронулся ладонью до его щеки. Фыркнул. Нимо сперва улыбнулся, потом тоже протянул ладонь. Я закрыл глаза.

— Давай побежим! — выдохнул он. — Я сто лет не бегал.

— А... как ты...

Он сжал мою ладонь:

— Я буду твоим ветром! — И засмеялся.

Как мы бежали! Кажется, ни разу так не бегал — вверх и вверх, но будто и вправду ветер поднимал нас, так, что я даже оглянулся — на самом деле мы бежим к вершине, или что-то неладное творится с дорогой?

Остановились. Нимо вскинул лицо, повернулся на пятке, будто оглядывался. Глаза его были широко раскрыты.

— Что, Нимо?

— Просто. Здорово...

— А я забыл летучку. Растяпа... Возвращаться?

— Да не нужно. Сегодня обойдёмся, а можем взять в башнях другую.

Во дворе башни горел костёр. А возле него, спиною к калитке замерла тёмная, согнутая фигурка. Я нерешительно стал, сжал пальцы Нимо — спрашивать боязно, вдруг услышит.

Нимо потянулся вперёд, будто принюхался.

— Это Филька. Кивач, наверно, с Ниньо.

Фигурка шевельнулась, чуть повернула голову. Огонь точно сдвинулся в сторону, осветил её — Филька оказалась девчонкой. Как я это понял — неясно, Филька с ног до головы куталась в мешковатую холстину, короткие волосы торчали во все стороны.

Бродяги казались мне тогда самыми загадочными существами в мире. Даже волшебный Нимо, последний ветряной маг со сказочных Островов — он вот он, настоящий и тёплый, его пальцы чуть дрогнули, точно в ответ на мои мысли. И не верится, что всего неделю назад я понятия не имел, что Нимо существует на свете. Проще думать, будто он невидимкой сопровождал меня во всех играх и снах. Может, он подглядывал за мною в какой-нибудь магический кристалл? Он знал обо мне... давно. Спросить? Только, конечно, не теперь...

Филька разглядывала меня долго и подозрительно. Лицо у неё и верно какое-то совиное — высоко поднятые, изогнутые брови, и глаза в отсветах костра почти круглые.

— Интересно, — сказала она хрипло.

О Бродягах рассказал мне Нимо. В ту же ночь, когда перед рассветом мы забрались на плот. С виду самый обычный, десяток тяжеленных на вид плах и на них шалаш. Наши плоты, правда, делают из кругляша, а тут брёвна распилены и как-то очень аккуратно обтёсаны. Я украдкой поколупал одно — твердокаменное, наверно, морёное!

Филька унесла в шалаш тюки с товаром: иголки-нитки всякие, хозяйственная мелочь для своих. Да стопку книг в кожаном мешке — Филька, оказывается, и сама любила истории всякие, и другие Бродяги почитать были не прочь.

— Бродяги — это наш народ, с Островов.

Мы с Нимо уселись на краю плота. В шалашике светился огонёк: Филька "обнюхивала" добычу — книги. Кивач, наверное, спал.

— После Волны уцелели немногие. На Совете, если не путаю, говорили, что за Большой круг отвели около ста двадцати кораблей. Половина из них — воздушные, да ещё кто-то захотел снарядить лодки сам — чтобы взять скарба побольше. На обычные корабли взяли по сто пятьдесят человек, считая двоих детей до четырнадцати лет за одного взрослого. На воздушные — от семидесяти до ста. Считалось, что загрузка вполне терпимая... Да только недооценили, какой силы будет удар Волны...