Дэвид Геммел - Мечи Дня и Ночи

— Мы ближе всего к жизни, когда боремся со смертью, — сказал Скилганнон. — Кровь бурлит в жилах, воздух сладок, синева небес невыносимо прекрасна. Битва пьянит — вот почему такое страшное зло, как война, всегда воспевается и остается в сказаниях. А теперь пойдем за Аскари.

Близилась полночь, и всегдашнее постукивание в висках сменилось острой, вызывающей тошноту болью позади глаз. Декадо нашел ровное место на склоне и мешком свалился с коня. Пройдя несколько шагов, он хлопнулся наземь. Боль накатывала приступами. Из кошелька на поясе он достал стеклянный флакон, дрожащими пальцами сломал восковую печать и выпил. К мерзкому металлическому вкусу снадобья он давно уже притерпелся. Не сказав ни слова своим солдатам, он снял ножны с Мечами Огня и Крови, положил их рядом с собой и улегся.

За сомкнутыми веками заплясали яркие пятна. Все его чувства обострились. Он чуял запах лошадей, слышал их дыхание и поскрипывание седел, в которых ерзали всадники. Боль усилилась, как всегда, пока яд проникал в тело. В желудке начались судороги, руки до кончиков пальцев стало пощипывать. Он лежал очень тихо и ждал. Зачастую его видения были резкими, пугающими и приводили к новым приступам боли. Лишь иногда они навевали ему мирные грезы о лучших днях.

На хорошие сны он давно перестал надеяться. Либо они придут, либо нет. Он не мог вызвать их по желанию.

Запах травы стал крепче, ветер, казалось, нес аромат благовоний.

Перед Декадо возникло тонкое бледное лицо Мемнона с зачесанными назад темными волосами. Большие миндалевидные глаза смотрели пристально. Он сидел у постели Декадо. Тяжелые черные шторы на окнах были задернуты, и только две мигающие лампы давали свет.

— Теперь тебе лучше, дитя? — спросил Мемнон.

Декадо хорошо помнил ту давнюю ночь. Страшная головная боль мучила его, одиннадцатилетнего, несколько дней. Он бился головой о каменную стену, пытаясь довести себя до бесчувствия, но только рассек себе бровь, и боль стала еще сильнее.

Теперь он лежал на большой кровати, прохладный ветерок веял в приоткрытое за шторами окно. Его голова покоилась на атласной подушке. Боль ушла, и ему хотелось плакать от радости.

— Да, господин, все прошло, — сказал он. Мемнон погладил его по руке, и Декадо поморщился. Руки у Мемнона все перевиты жилами, пальцы длинные, с темными, будто крашенными, ногтями. Притом у него отрезаны оба мизинца.

Мемнон, заметив, что мальчику его прикосновение неприятно, убрал руку.

— Ты помнишь, что случилось до того, как ты заболел? Декадо попытался вспомнить. Он играл с Тобином и другими мальчишками в поле, за яблоневым садом. Солнце светило так ярко, что у Декадо слезились глаза. У них вышел какой-то спор, он забыл о чем, а потом Тобин запустил в него яблоком и попал по скуле. Тогда другие мальчишки тоже стали швыряться яблоками. Обычное дело. Декадо, маленького ростом и хилого, всегда обижали.

— Помнишь? — снова спросил Мемнон.

— В меня бросили яблоком, — сказал мальчик.

— А потом?

— Я потерял сознание.

— А нож ты помнишь?

— Нож Тобина? Мемнон кивнул.

— Да, господин, такой маленький кривой ножик. Тобину его отец подарил.

— Какого он был цвета?

— Красный, мой господин. Красный и мокрый. — Когда Декадо сказал это, у него в памяти ожила красочная картинка. Он увидел свой кулак, вымазанный красным, и кровь, капающую с ножа. — Ничего не понимаю. А как я здесь очутился?

— Это не важно, мой мальчик. На время ты останешься здесь, у меня, а потом мы поедем с тобой в Диранан.

Днем голова разболелась снова, но Мемнон дал ему черное питье. Декадо поперхнулся, его стошнило, но кое-что все-таки в желудке осталось. Ему полегчало, и он проспал несколько часов.

Несколько дней он провел во дворце. Мемнон давал ему книги, но они были скучные — все про людей с мечами и со щитами, которые дрались и убивали один другого. Декадо это не занимало. В приюте он полюбил гончарное дело, позволяющее превращать мокрую глину в полезные и красивые вещи. Он очень гордился кувшином, который слепил собственноручно, с ручкой в виде ящерицы. При глазировке кувшин потрескался, но наставник, старый Кари-дас, хвалил ученика и говорил, что Декадо настоящий художник.

Декадо всегда уходил к Каридасу, когда мальчишки обижали его.

— Почему они меня мучают? — спрашивал он.

— У детей всегда так, как это ни грустно. А ты сдачи не пробовал дать?

— Я не хочу никому делать больно.

— Потому они и не боятся тебя задирать. Знают, что ты ничего им не сделаешь. Им кажется, что они волки, а ты олень. Может, они будут вести себя по-другому, если ты и в себе найдешь немножко от волка.