Дэвид Геммел - Мечи Дня и Ночи

Гамаль сегодня очень устал. Духовные странствия в Пустоте изнурили его. Неоспоримо также, что входить в транс, взявшись за рукояти мечей, ему весьма тяжело. Он говорит, что в этих клинках заключено зло — древнее зло, темные чары, саднящие его душу. Это, однако, дает мне надежду, ибо мечи Скилганнона, по преданию, были прокляты. На вид они, впрочем, очень красивы. Рукояти выточены из кости и украшены драгоценностями, металл же не поддается определению. «Мечи Дня и Ночи» — не случайное название. Один клинок цветом похож на бледное золото, будучи при этом прочнее наипрочнейшей стали, другой мерцает серебром, как луна. На обоих ни единой щербинки, словно они только что вышли из кузницы. Трудно поверить, что они когда-нибудь бывали в боях .

Унваллис читал дальше, бегло просматривая страницы.

Сегодня мы оба взволнованы. Гамаль при посредстве мечей отыскал Скилганнона. Тот все это время пребывал в Пустоте. Гамаль не сразу узнал его, ибо он был покрыт чешуей, словно ящер. Он постоянно бьется с другими демонами, преследующими его. Гамаль видел некое сияющее видение, но оно исчезло, когда он приблизился. Думается, он узнал, кто это, но мне ничего не сказал. Гораздо важнее то, что Гамаль уговорил Скилганнона вернуться в мир. Не могу передать, как это меня обрадовало.

Унваллис вылез из ванны, обвязался полотенцем и вышел. Двое солдат тащили навстречу ведра с горячей водой.

— Что-то случилось, господин советник?

— Где господин Декадо?

— Он выехал вместе с отрядом — слепца какого-то искать, что ли. Вы присели бы, господин. На вас лица нет.

Большой Медведь был охвачен смятением. Голод терзал его, в животе урчало от запаха крови. Растущее желание убивать и пожирать наполняло слюной рот и заставляло дергаться когтистые пальцы. У женщины слегка кровоточил бок — эти мелкие раны оставил на ней сам Медведь, когда тащил по горам ее и слепого голокожего старика. Его когти прошли сквозь одежду и оцарапали ей тело. Теперь она сидела рядом с Гамалем, боязливо поглядывая назад, на тропу, по которой Медведь принес их сюда. Джиамад чуял ее соленую кровь и знал, что ее мясо будет вкусным и сытным. Пустой желудок рокотал.

Гамаль обратил к нему свои незрячие глаза и спросил:

— Как дела, дружище? Ты ранен?

Большой Медведь заворчал. Этот голос затрагивал какую-то забытую струну у него внутри.

— Нет, — ответил он. — Женщина ранена.

— Чарис? Что с тобой?

— Ничего, мой господин. Все в порядке. За что они так с нами? В ее голосе слышался ужас. Большой Медведь посмотрел вдаль — там поднимался дым от горящих домов голокожих. Враг нагрянул внезапно — множество джиамадов, одни на четырех ногах, другие с дубинами или острыми мечами. Медведь и двадцать его бойцов вступили в бой с ними и бились жестоко, но чужие их одолели. Сам Медведь убил трех врагов.

Потом его и еще шестерых — остальные все полегли — оттеснили за окраину города. На склоне холма Медведь увидел слепого Гамаля и молодую женщину с золотистыми волосами. Она вела старика за руку. Когда Медведь и его джиамады столпились вокруг, женщина пришла в ужас, но старик не испугался.

— Кто главный? — спросил он твердым, странно знакомым голосом. Медведю вдруг вспомнилось старое — он лежал, укрытый одеялами, на помосте, а Гамаль сидел рядом. Медведь и в дом-то ни разу не заходил, какие уж там одеяла.

— Большой Медведь главный, — ответил он.

— Это хорошо. Уведи нас отсюда, Большой Медведь.

— Куда?

— Повыше в горы. На север.

— На север?

— Где медведи живут, — сказал старик.

Еще одна странная картина возникла в памяти. Медведь вспомнил, как ходил в горы с голокожим детенышем на плечах. Детеныш смеялся, а он, Медведь, чувствовал довольство и радость. Он вздрогнул — такие чувства он обычно испытывал, когда камень у него на виске становился теплым.

И они отправились в медвежью страну. Голокожая, ведя старика за руку, шла очень медленно. К счастью, погони не было, и на закате первого дня они поднялись в горы.

Там они забеспокоились. Когда солнце садилось, камень на виске всегда начинал подрагивать, и Медведь погружался в глубокий, освежающий сон. Настали сумерки, а камень почему-то не нагревался и не дрожал. Шестеро других тоже забеспокоились и отошли подальше от голокожих.

— Темно скоро. Кто принесет еду? — спросил Балла, известный обжора.

— Место голокожих горит, — сказал другой, показывая на юг, где полыхало красное зарево.

Беспокойство усиливалось. Медведь присел на корточки. Он не знал, что ответить. Мир как-то вдруг изменился. Еды нет. Камни остались холодными. И голос старика рождает тревожные воспоминания.