Ольга Григорьева - Стая

– Айша! – К пленникам шагал большой и грузный, как медведь, воин с крупным лицом и тяжелыми ручищами. В одной он тащил окровавленный топор, другой утирал с лица черную гарь.

– Слатич! – темноволосая встрепенулась, забыв о княжне, побежала ему навстречу, обвила руками могучую шею, что-то негромко и радостно забормотала. Похоже, ее речи все-таки касались Гюды, поскольку воин, насупившись, покосился на княжну.

Брошенный берсерками обескровленный телок умер – бархотку глаз заволокла мутная пленка. Увешанные мешками кони испуганно ржали, нервно перебирали ногами. Стоны уже не доносились до пленников, но несколько берсерков бродили по двору, отыскивали раненых, добивали, не разбирая чужих и своих. Утирая губы, мимо Гюды прошагал однорукий Хаки с заткнутым за пояс топором. Дружески хлопнул по плечу верзилу, пятерней хлопнул по заднице темноволосую девушку. Та отлепилась от своего приятеля, недоверчиво взглянула на обрубленную руку берсерка, потом на кровоточащую рану на его боку, тяжело вздохнула. Хаки услышал ее вздох, засмеялся:

– О чем ты печалишься? Мы взяли богатую добычу и идем домой!

Потрепал девушку по щеке, крикнул:

– Вперед! Домой, звери Одина!

К вечеру Хаки стало худо – он еще шел, но все медленнее и медленнее. Посовещавшись, берсерки сбросили груз с одной из лошадей, посадили на нее своего хевдинга. К ночи остановились в лесу. Хаки сняли с лошади, уложили на кипу срезанных еловых ветвей, прикрыли сверху шкурой, оставив на виду лишь его белое, покрытое каплями пота лицо. Берсерк не стонал и не жаловался – лежал молча, берег силы. Пыл боя схлынул, теперь его нагнали боль и слабость. Изредка кто-нибудь из воинов подносил к его губам кожаный мешок с водой. Быстрые капли бежали по губам. Хаки, путались в его бороде, мочили рубаху. Напившись, Хаки закрывал глаза, тяжело вздыхал.

Когда рядом запалили костер, он приподнялся на локоть, поманил к себе худого паренька, того, что связывал пленных:

– Ингьяльд!

Паренек подбежал, присел подле хевдинга на корточки.

– Где моя рабыня? Приведи ее!

– Она спит, хевдинг.

Гюда покосилась на Рагнхильд. Не привыкшая к труду, дочка конунга впрямь заснула – лежа на земле и свернувшись клубком. Ее не привязали к остальным, не спутали рук, лишь оставили стража – того огромного воина, который обнимался с темноволосой девушкой. Сама темноволосая сидела в сторонке, прислонившись спиной к стволу дерева и закрыв глаза.

– Другую… – недовольно прохрипел Хаки. Мотнул головой в сторону темноволосой: – Ее…

– Она опасна, хевдинг, – смущенно пробормотал парень. – Ты же помнишь, она убила Орма, когда Белоголовый тоже был ранен…

Знакомое имя заставило Гюду насторожиться. Рядом засопел, укладываясь в мох, толстый раб, один из слуг Сигурда. Ненароком дернул веревку. Запястья Гюды свело судорогой от боли. Озлобившись, она сама рванула веревку на себя, поймала недоумевающий взгляд толстяка, смутилась. Стыдно устраивать ссору со своими, когда чужих полно…

– Прости, – шепнула Гюда. Толстяк пожал плечами, лег, отвернулся от княжны.

– Белоголовый умер как воин. Я буду рад такой смерти. Позови ее, – недовольно прохрипел Берсерк. Ингъяльд еще сомневался, стрелял глазами в Хаки и темноволосую, сопел.

– Она колдунья, хевдинг. Она убивает ярлов, знает множество странных историй и умеет петь на языке мертвых. Я сам слышал…

«Я тоже…» – подумала Гюда. Смерть Орма не всколыхнула ее, лишь царапнула в груди чем-то острым, словно отсекая ее от ярла, который взял ее силой и чьего ребенка носила в своем чреве. Белоголовый уже давно исчез, ушел из ее жизни, как ушел отец и братья, а теперь и Сигурд с Тюррни. Люди приходили и уходили, и в этом уже не было ничего необычного или страшного.

– Если она – колдунья, то приведи ко мне колдунью! – Хаки выпростал из-под шкуры руку, потянулся к лежащему рядом оружию.

Гюда закрыла глаза, завалилась на спину, Она устала, но слать не хотелось. От пережитого по коже пробегали неприятные мурашки, иногда, будто живое, вставало перед глазами разрубленное лицо Флоки.

– Я пришла, хевдинг, – в темноте услышала княжна голос той, которую называли Айшей и колдуньей.

– Садись. Мои раны слишком свежи, чтобы дать мне покой. Может быть, его принесут твои речи?

– Что хевдинг хочет услышать этой ночью?

– Все равно, – ярл тяжело засопел, зашуршал, укладываясь обратно на шкуры, – Я слушаю твои сказы уже четвертую ночь, но Ингъяльд уверяет, что ты колдунья. Если так – расскажи мне мое будущее.